— Да.
509-й помолчал несколько секунд.
— Под моей койкой есть дыра в полу, — быстро произнес он сдавленным голосом. —
Доски рядом с ней еле держатся. Там можно спрятать не только наган. Очень просто. Здесь не
бывает проверок.
Он не замечал, что говорит так, будто это не его уговаривают подвергнуть себя риску, а он
сам просит позволить себе это сделать.
— Он у тебя с собой?
— Да.
— Давай его сюда.
Левинский еще раз осмотрелся.
— Ты ведь понимаешь, что он для нас значит?
— Да-да, — нетерпеливо ответил 509-й.
— Его очень нелегко было достать. Нам не раз приходилось рисковать жизнью.
— Хорошо, Левнский. Я буду осторожен. Давай его мне.
Левинский сунул 509-му в руку какой-то бесформенный предмет. 509-й ощупал его.
Пистолет оказался тяжелее, чем он ожидал.
— А что на него намотано? — спросил он.
— Промасленная тряпка. Там в этой дырке, у тебя под койкой — сухо?
— Да, ответил 509-й. Это была неправда. Но ему не хотелось отдавать оружие обратно.
— Он с патронами? — спросил он.
— Да. Но патронов мало. Всего несколько штук. Кстати, он заряжен.
509-й спрятал наган за пазуху, под рубаху, и застегнул куртку. Он ощутил его под сердцем, и
по коже у него пробежала легкая дрожь.
— Я пошел, — сказал Левински. — Береги его как зеницу ока. Спрячь его сразу же. — Он
говорил об оружии, как о каком-то очень важном человеке. — В следующий раз со мной придет
кто-нибудь из наших. У вас действительно есть место? — Он посмотрел в сторону темного
аппель-плаца, на котором чернели какие-то неподвижно лежащие тела.
— У нас есть место, — ответил 509-й. — Для ваших людей у нас всегда найдется место.
— Хорошо. Если придет Хандке, дай ему еще денег. У вас еще что-нибудь осталось?
— У меня еще есть кое-что. На один раз.
— Мы тоже попробуем что-нибудь наскрести. Я передам через Лебенталя, хорошо?
— Хорошо.
Левинский исчез в темноте, нырнув в тень соседнего барака. Оттуда он заковылял,
согнувшись, как «мусульманин», в сторону уборной. 509-й все еще сидел на своем месте. Он
прислонился к стене барака. Правой рукой он прижимал к груди пистолет. Ему не давало покоя
желание достать его из-за пазухи, размотать тряпку и коснуться рукой металла. Но он не сделал
этого. Через тряпку он ощущал линии ствола и рукоятки. Пальцы его словно ласкали эти линии,
как будто он них исходила некая тяжелая, темная сила. Впервые за долгие годы он прижимал к
себе предмет, которым можно было защитить себя. Он вдруг перестал быть совершенно
беззащитным. Он не зависел больше целиком от чужой воли. Он понимал, что это иллюзия, что
оружием этим пользоваться нельзя. Но ему вполне достаточно было одного сознания, что он
имел при себе оружие. Вполне достаточно, чтобы что-то в нем изменилось. Маленькое орудие
смерти превратилось вдруг в источник жизни. Из него струилась воля к сопротивлению. 509-й
стал думать о Хандке, о ненависть, которую он питал к нему. Хандке получил свои деньги. Но
он оказался слабее его, 509-го. Он подумал о Розене. Ему удалось спасти его. Потом он
вспомнил о Вебере и долго думал о нем и о первых месяцах в лагере. Он не делал этого уже
