не больно. Это уже шестой.
— Если не больно, значит, ничего страшного. В нашем бараке у одного загноилась вся
челюсть. Он все время стонал, пока не умер.
— У меня скоро совсем не останется зубов.
— Можно ведь вставить искусственные. У Лебенталя тоже вставная челюсть.
— Я не хочу вставную челюсть.
— А почему бы и нет? Многие ходят с протезами. В этом действительно ничего страшного
нет, Рут.
— Никто мне здесь не будет делать протезы.
— Здесь, конечно, нет. А
потом
— можно будет заказать. Есть прекрасные протезы.
Гораздо лучше, чем у Лебенталя. У него старый. Почти двадцать лет. Сейчас делают совсем
другие — такие, что их совсем не чувствуешь. Они крепко держатся и выглядят лучше, чем
настоящие зубы.
Рут доела хлеб и медленно обратила взгляд своих тусклых глаз к Бухеру.
— Йозеф… Ты действительно веришь, что мы когда-нибудь выберемся отсюда?
— Конечно! Еще как верю! 509-й тоже в это верит. Мы теперь все в это верим.
— А что потом?
— Потом… — Бухер еще никогда не заглядывал так далеко в будущее. — Потом мы будем
на свободе, — произнес он, хотя и сам вряд ли смог бы по-настоящему представить себе это.
— Нам опять придется скрываться. Они опять начнут охотиться за нами. Как охотились
раньше.
— Они больше не будут охотиться за нами.
Она долго молча смотрела на него.
— И ты в это веришь?
— Да.
Она покачала головой.
— Может, они и оставят нас в покое на некоторое время. Но потом они опять примутся за
нас. Они не знают ничего другого…
Дрозд вновь запел. Его четкая, сладостная песнь была невыносима.
— Они больше не будут охотиться за нами, — повторил Бухер. — Мы будем вместе. Мы
уйдем из лагеря. Забор из колючей проволоки снесут. Мы пересечем вон ту дорогу, и никто не
будет в нас стрелять. Никто не вернет нас обратно. Мы пойдем через поля, войдем в какой-
нибудь дом, такой, как тот белый, на той стороне, и сядем на стулья…
— Стулья…
— Да. На настоящие стулья. Там будет стол и фарфоровые тарелки, и огонь в камине…
— И люди, которые нас прогонят…
— Они не прогонят нас. Там будет кровать с одеялами и чистыми простынями. И хлеб, и
молоко, и мясо…
Бухер заметил, что лицо ее исказилось.
— Ты должна в это верить, Рут, — произнес он беспомощно.
Она плакала без слез. Глаза ей просто заволокло какой-то мутной, дрожащей пеленой.
— В это так трудно поверить, Йозеф.
— Ты должна верить, — повторил он — Левинский принес новости: американцы и
англичане уже давно перешли Рейн. Они придут. Они освободят нас. Скоро.
Сумерки наступили неожиданно. Солнце коснулось верхушки горы, и город мгновенно
погрузился в голубую тьму. Окна погасли. Река затаилась. Все вокруг затихло. Умолк даже
дрозд. Только небо ожило, разгорелось. Облака превратились в перламутровые кораблики.
