это.
509-й только теперь заметил у него на глазах слезы. От изумления он даже забыл ответить
ему.
— Он успокоился? — спросил он, опомнившись.
— Да. Сегодня в обед он украл кусок хлеба, который принадлежал вам. Он просил меня
сказать вам это.
— Я это знаю.
— Он хотел бы, чтобы вы пришли к нему. Он хочет у всех вас просить прощения.
— Ради Христа!.. Это еще зачем?
— Он так хочет. Особенно он просил того, которого зовут Лебенталь.
— Ты слышишь, Лео? — сказал 509-й.
— Он просто торопится обстряпать свою сделку с Богом. Поэтому… — непримиримо
заявил Лебенталь.
— Не думаю. — Хелльвиг сунул свою миску под мышку. — Странно, я действительно
когда-то хотел стать священником, — признался он вдруг. — А потом вдруг удрал. Не понимаю
— почему? Если бы можно было вернуть то время! — Он окинул сидящих ветеранов своим
странным взглядом. — Когда веришь во что-то, страдания уже не так страшны.
— Да. Но верить можно не только в Бога. На свете так много вещей, в которые можно
верить.
— Безусловно, — согласился Хелльвиг вдруг с такой ошеломляющей любезностью, как
будто они вели изысканную светскую беседу в элегантном салоне. Он слегка наклонил голову,
как бы прислушиваясь к чему-то. — Это было нечто вроде неотложной исповеди, без
формальностей, — сказал он затем. — Неотложные крестины, в случае угрозы для жизни
новорожденного, — дело давно привычное. Исповедь… — Лицо его передернулось. — Вопрос
для теологов… Всего доброго, господа!
Он зашагал на своих ходулях, как огромный паук, в сторону секции «А». Ветераны
обескураженно смотрели ему вслед. Особенно поразила их последняя фраза Хелльвига. Ничего
подобного они не слышали с тех пор, как попали в лагерь.
— Иди к Аммерсу, Лео, — первым нарушил молчание Бергер.
Лебенталь заколебался.
— Иди! — повторил Бергер. — Иначе он опять раскричится. А мы пока развяжем
Зульцбахера.
Сумерки сгустились до светлой темноты. Из города доносились удары колокола. В бороздах
вспаханного поля пролегли густые синие и фиолетовые тени.
Они сидели, сбившись в кучку, перед бараком. Аммерс все еще умирал на своих нарах.
Зульцбахер пришел в себя. Он пристыженно сидел рядом с Розеном.
Лебенталь вдруг выпрямился.
— Что это там такое? — Он уставился сквозь колючую проволоку на пахоту. Там что-то
металось из стороны в сторону, замирало на секунду, и неслось дальше.
— Заяц! — догадался Карел, подросток из Чехословакии.
— Ерунда! Откуда ты можешь знать зайцев?
— У нас дома были зайцы. Я их видел, когда был молодой. Я имею в виду, когда я был на
свободе. — Юность Карела, по его собственному мнению, кончилась в лагере. Когда его
родители умерли в газовой камере.
— И вправду заяц. — Бухер прищурил глаза. — Или кролик. Нет, для кролика слишком
большой.
