Оба уставились на вход в подвал. Он, казалось, стал еще шире. Там внизу, в прохладной
темноте, было спасение. Этот черный омут неумолимо притягивал, и сопротивление казалось
бесполезным. Заключенные, словно под гипнозом, не сводили с него глаз. Ряды их
всколыхнулись. Вернер вцепился в Гольдштейна.
— Нет! — крикнул он, и сам не в силах оторвать глаз от подвала. — Нет! Ни в коем случае!!
Они всех перестреляют! Нет! Стой на месте!
Гольдштейн повернул к нему свое серое лицо. Глаза его блестели, как два круглых куска
рубероида; рот был искажен от напряжения.
— Не прятаться! — прокричал он. — Бежать! Насквозь! Там же есть аварийный выход!
Эта неожиданная мысль подействовала на Вернера, как удар в живот. Он задрожал.
Дрожали не только руки и колени — дрожал каждый нерв, трепетала каждая клетка. Он знал,
что бегство почти невозможно. Но уже сама мысль о побеге была мучительным соблазном:
убежать, украсть где-нибудь одежду и скрыться, пользуясь общей неразберихой!
— Нет! — Ему казалось, что он шепчет. На самом деле он кричал сквозь рев и грохот. —
Нет! — Он произносил это не столько для Гольдштейна, сколько для себя самого. — Нет, теперь
поздно! Теперь уже поздно!
Он понимал, что это было бы безумием. Все, чего они добились, могло быть разом
уничтожено. Смерть товарищей — десять за каждого, попытавшегося бежать; кровавая бойня
здесь, на месте, дополнительные наказания в лагере — и все же… Черный зев подвала
продолжал манить, притягивать…
— Нет! — еще раз повторил Вернер, крепко держа Гольдштейна и тем самым — себя
самого.
«Солнце! — стонал про себя Левинский. — Это проклятое солнце! Ему никого и ничего не
жалко — все как на ладони! Взорвать бы его к черту! Стоишь тут, как голый в свете прожектора,
как будто позируешь перед прицелами самолетов. Хоть бы одно облачко! Всего на минуту!» Пот
струился ручьями по его спине.
Стены тряслись. Где-то неподалеку раздался чудовищной силы взрыв, и в эту стихию
грохота медленно, как бы нехотя, обрушился кусок стены шириной примерно в пять метров с
пустой оконной рамой посредине. Он накрыл нескольких заключенных, но со стороны это
зрелище могло показаться почти безобидным. Заключенный, на которого упал пустой квадрат
окна, в недоумении и ужасе смотрел по сторонам, не понимая, как могло получиться, что он
стоял по пояс в земле и, несмотря на это, был жив. Несколько ног, торчавших рядом с ним из
груды камней, еще подергались с минуту и замерли.
Давление постепенно уменьшалось. Вначале почти незаметно — просто какие-то зажимы,
перекрывавшие мозг и слух, вдруг немного ослабли. Затем сквозь эти микроскопические щели
начало просачиваться сознание, словно свет в конце длинного туннеля. Грохот и рев не
прекращались, но люди вдруг поняли: все кончилось.
Эсэсовцы вылезли из подвала. Вернер неотрывно смотрел на стену прямо перед собой. Она
вновь превращалась в обычную стену, освещенную солнцем, с расчищенным входом в подвал.
Она больше не смеялась ему в лицо, не дразнила темной, хмельной надеждой. Он опять увидел
совсем рядом изуродованное лицо с окровавленной бородой. Он увидел торчащие из-под земли
ноги своих товарищей. Потом он услышал, как сквозь затихающий лай зенитных орудий вдруг
еще раз пробились звуки рояля. Он плотно сжал губы.
Посыпались команды. Чудом уцелевший заключенный, стоявший в проеме окна, по пояс в
земле, выкарабкался наверх. Правая нога его была неестественно вывернута. Держа ее на весу,
он стоял на левой ноге и из всех сил старался не упасть. Подошел один из охранников.
