тоже правда.
— Послушайте, Бланк, — начал он задушевным голосом. — Я ведь тогда обошелся с вами
вполне прилично, не так ли?
— Конечно, конечно, в высшей степени прилично…
— Вы ведь не можете этого не признать, верно?
— Разумеется, господин оберштурмбаннфюрер, разумеется.
— Гуманно…
— Очень гуманно, господин оберштурмбаннфюрер. Премного благодарен…
— Ну ладно… Не забывайте это! Я для вас как-никак многим рисковал… Нда. А что вы
здесь, собственно, делаете? Я имею в виду — в городе?
«Почему вы давно не в лагере?» — чуть не вырвалось у него.
— Я… я…
Бланк обливался потом. Он не мог понять, куда клонит Нойбауер. Но он знал по опыту:
если нацист говорит с тобой приветливо, значит, нужно ждать какой-нибудь особенно жестокой
шутки. Точно так же говорил с ним Вебер перед тем, как выбить ему глаз. Он проклинал себя за
то, что не устоял перед соблазном и оставил тайное убежище, чтобы взглянуть на свое прежнее
добро.
Нойбауер заметил его смятение и поспешил воспользоваться им.
— А то, что вы до сих пор на свободе, Бланк, — я надеюсь, вы понимаете, кому вы этим
обязаны, а?
— Так точно!.. Спасибо!.. Огромное вам спасибо, господин оберштурмбаннфюрер.
Бланк был обязан своей свободой не Нойбауеру. Он знал это. Знал это и Нойбауер. Но,
тронутые раскаленным дыханием догорающих развалин, старые понятия и представления вдруг
словно начали плавиться. Больше ни в чем нельзя было быть уверенным. Нужно было думать о
завтрашнем дне. «Бред, конечно… — подумал Нойбауер. — Но в то же время — кто его знает,
может, этот еврей в один прекрасный день еще пригодится». Он достал сигару.
— Возьмите, Бланк. «Дойче Вахт». Хороший табак. А то, что случилось тогда, — поверьте,
это была суровая необходимость. Не забывайте о том, как я вас защищал.
Бланк не курил. После веберовских экспериментов с горящими сигарами ему понадобились
годы, чтобы опять научиться переносить запах дыма, не впадая в истерику. Но он не отважился
отказаться от сигары.
— Благодарю вас, господин оберштурмбаннфюрер. Вы так любезны…
Он несмело попятился назад, держа сигару в покалеченной руке, и через мгновение исчез.
Нойбауер огляделся кругом. Никто не видел, как он говорил с евреем. Это и хорошо. Он тут же
забыл о Бланке и принялся подсчитывать в уме убытки. Потом вдруг принюхался. Запах гари
становился все сильнее. Он поспешно перешел на другую сторону. Магазин готового платья
горел. Он бросился обратно.
— Бланк! Бланк! — позвал он, но тот не появлялся. — Пожар! Пожар!
Никто не пришел на его зов. Город горел со всех концов. Пожарные не могли поспеть
всюду. На каждом шагу путь преграждали завалы. Нойбауер вновь побежал к магазину. Заскочив
внутрь, он схватил в охапку рулон ткани, выволок его наружу и вернулся за следующим. Но
огонь преградил ему дорогу. Кружевное платье, которое он ухватил на ходу, вспыхнуло у него в
руке. Языки пламени лизали ткани и готовую одежду. Он едва успел унести ноги.
Стоя на противоположной стороне улицы, он беспомощно смотрел, как горит его добро.
Огонь уже добрался до манекенов, пополз по ним, пожирая их платья, и куклы вдруг, плавясь и
пылая, на миг обрели странную, призрачную жизнь. Они вздымались, корчились, извивались,
заламывали руки, словно попали в специальный ад для восковых фигур. Наконец,
