Заключенные продолжали украдкой наблюдать за противоположной стороной улицы, а
противоположная сторона наблюдала за ними. Их отделяли друг от друга считанные метры, но
метры эти были длиннее, чем расстояние между полярными полюсами. Большинство узников
впервые за долгие годы, с тех пор, как попали в лагерь, увидели город так близко. Они вновь
увидели людей, которые невозмутимо занимались своими каждодневными делами. Им это
казалось непостижимым, словно жизнь на другой планете.
Какая-то горничная в голубом платье в белый горошек мыла окна. Она работала, засучив
рукава, и пела. У одного из окон другой квартиры стояла пожилая, седовласая женщина. Солнце
освещало ее лицо, отдернутые занавески и часть комнаты. На углу улицы располагалась аптека.
Аптекарь стоял перед дверью и зевал. Молодая женщина в леопардовой шубке шла по улице,
вдоль самых домов. На ногах у нее были зеленые туфли, на руках — зеленые перчатки. Эсэсовцы
пропустили ее. Она бойко семенила по разбитой мостовой, с легкостью и грацией прыгала с
камня на камень. Многие из заключенных несколько лет подряд не видели ни одной женщины.
Все заметили ее. Но никто не решился посмотреть ей вслед, кроме Левинского.
— Смотри! — шепнул ему Вернер. — Здесь кто-то лежит. — Он показал на кусок ткани,
торчавший из-под обломков стены. — Давай-ка, помоги мне.
Она принялись разгребать землю и камни. Вскоре показалось изуродованное до
неузнаваемости лицо с окровавленной, покрытой белой известковой пылью бородой. Рядом
была рука. Погибший, видимо, машинально вскинул ее, чтобы защитить лицо, когда обрушился
потолок.
Эсэсовцы на противоположной стороне улицы подбадривали женщину в леопардовой шубке
шутливыми советами. Она смеялась им в ответ и кокетничала.
Неожиданно завыли сирены.
Аптекарь на углу скрылся в дверях. Женщина в леопардовой шубке замерла на секунду, а
потом решительно понеслась обратно. Она то и дело падала, чулки ее порвались, перчатки из
зеленых превратились в грязно-серые. Заключенные разогнули спины.
— Стоять! Ни с места! Кто пошевелится — получит пулю!
Со всех сторон подтягивались эсэсовские охранники.
— Сократить дистанцию! В колонну по четыре — становись!
Заключенные не знали, какую команду выполнять. Кое-где уже послышались выстрелы.
Наконец, охранникам удалось согнать их в кучу. Шарфюреры собрались на экстренный совет.
Это был всего лишь предварительный сигнал воздушной тревоги. Но все то и дело беспокойно
поглядывали вверх. Казалось, будто сияющее небо одновременно и прояснилось и помрачнело.
Другая сторона улицы вдруг ожила. Люди, которых до сих пор не было видно, посыпали на
улицу. Закричали дети. Усатый торговец колониальными товарами выскочил, как ошпаренный,
из своей лавки, метнул по сторонам несколько ядовитых взглядов и, словно большой, жирный
червяк, пополз прочь, через груды обломков и земли. Женщина в клетчатой накидке осторожно
несла перед собой на вытянутой руке клетку с попугаем. Седая старуха исчезла. Горничная,
мывшая окна, стремглав выбежала из дома, высоко приподняв свои юбки. Левинский проводил
ее взглядом. Между черными чулками и голубым трико он успел заметить полоску белой кожи.
За ней поспешила, не разбирая дороги, то ползком, то прыжками, как коза, худая старая дева.
Все вдруг стало наоборот: от безмятежного покоя, царившего на той стороне улицы, где была
свобода, за несколько секунд не осталось и следа; люди в страхе бросались из своих жилищ и
бежали наперегонки со смертью к бомбоубежищам. Узники же на противоположной стороне
словно внезапно окаменели; они молча и неподвижно стояли перед цепью разрушенных фасадов
и смотрели на бегущих мимо людей.
Какой-то шарфюрер, видимо, обратил внимание на эти странные метаморфозы.
