старался пролезть через него. Его не пускал живот. Крики внутри становились все громче: он
полностью заслонил собой свет. Сзади его пытались оттащить за ноги.
— Помогите! — стонал он высоким, свистящим голосом. — Помогите! Помогите мне
выбраться отсюда!.. Выбраться!.. Я вам за это… я вам дам..
Его маленькие черные глазки грозили вылезти из орбит. Гитлеровские усики дрожали от
напряжения.
— Помогите! Господа! Пожалуйста! Господа! — Он был похож на говорящего тюленя,
зажатого между двумя льдинами.
Они подхватили его под мышки и вытащили наружу. Он упал, вскочил на ноги и умчался, не
сказав ни слова. Они закрыли отверстие доской и расширили его. После этого они расступились,
освобождая проход.
Из подвала один за другим полезли люди: женщины, дети, мужчины. Одни — суетливо, с
бледными лицами, обливаясь потом, еще не веря в свое воскресение, другие — в истерике,
крича, рыдая или осыпая все подряд проклятьями, и наконец те, кто не поддался панике, —
медленно и безмолвно.
Они шли, карабкались или неслись мимо узников.
— «Господа», — прошептал Гольдштейн. — Вы слышали? «Пожалуйста, господа»! Он же
обращался к нам…
Левинский кивнул.
— «Я вам дам», — передразнил он «тюленя» и прибавил от себя: — Шиш с маком. Удрал,
как пес. — Он взглянул на Гольдштейна. — Что с тобой?
Гольдштейн прислонился к нему.
— Чудну! — пролепетал он, жадно хватая воздух ртом. — Вместо того, чтобы… они…
освободили нас… мы… освобождаем… их…
Он захихикал и вдруг медленно повалился набок. Левинский с Вернером успели его
подхватить и осторожно положили на кучу земли. Им нужно было ждать, пока не опустеет
бомбоубежище.
Пленники с многолетним стажем неволи, они стояли и смотрели на спешивших мимо
людей, которым пришлось стать пленниками всего на несколько часов. Левинскому пришло в
голову, что они уже однажды видели нечто подобное — когда им по пути в лагерь попалась
навстречу колонна беженцев. Из подвала выкарабкалась горничная в голубом платье в белый
горошек. Отряхивая свои юбки, она улыбнулась Левинскому. Следом за ней наверх выбрался
одноногий солдат. Он выпрямился, сунул костыли под мышки, козырнул заключенным и
заковылял прочь. Одним из последних вышел старик. Длинные складки кожи придавали его
лицу сходство с легавой собакой.
— Спасибо, — сказал он, окинув заключенных благодарным взглядом. — Там внизу еще
есть люди. Их засыпало.
Медленно, по-стариковски тяжело, но с достоинством он стал подниматься наверх по
скособоченной лестнице. Пропустив его, заключенные полезли в подвал.
Колонна возвращалась обратно в лагерь. Заключенные валились с ног от усталости.
Мертвых и раненых несли на руках. Последний из тех четверых, которых накрыло стеной, тоже
давно умер. В небе догорал пышный закат. Воздух был словно весь пропитан его сиянием, а небо
на горизонте было такой неземной красоты, что казалось, время замерло и в этот миг на земле
не может быть ни руин, ни смерти.
— Да, хороши герои, нечего сказать… — произнес Гольдштейн. Приступ его прошел. —
Вкалываем, как проклятые, ради этих…
