Нойбауера и пожал плечами. Высокий эсэсовский чин, похоже, не произвел на него особого
впечатления. А кроме того — это был и в самом деле слишком обильный обед для этого периода
войны. Нойбауер покраснел. Резко повернувшись, он полез вниз по обломкам и кирпичам.
Ему понадобился почти час, чтобы добраться до Фридрихсаллее. Улица не пострадала во
время бомбежек. Волнение его усиливалось. «Если дома первой поперечной улицы еще стоят,
значит, и с моей торговой фирмой ничего не случилось», — загадал он. Дома стояли как ни в
чем не бывало, целы и невредимы. На следующих двух улицах — тоже. «Попробуем еще
разок, — подумал он. — Если на следующей улице два первых дома не пострадали, значит, и у
меня все будет в порядке». Ему опять повезло: два дома стояли на своих местах; на месте
третьего возвышалась груда развалин. Нойбауер сплюнул. В горле у него пересохло от пыли. Он
уверенно повернул за угол, на Германн-Геринг-штрассе, и остановился.
Бомбы оставили после себя внушительный след. Верхних этажей его торгового дома как не
бывало. Угол здания был оторван. Взрывной волной его отшвырнуло на противоположную
сторону улицы, прямо в антикварный магазин. Посреди улицы, на уцелевшем клочке асфальта,
одиноко сидел выброшенный из этой лавки взрывом бронзовый будда. Сложив руки на животе,
святой со снисходительной улыбкой на губах смотрел поверх этих следов западного варварства в
сторону развалин вокзала, словно ожидая некоего призрачного поезда, который увезет его назад,
туда, где царят простые законы джунглей, — туда, где убивают, чтобы жить, а не живут, чтобы
убивать.
В первое мгновение Нойбауером овладело глупое чувство, будто судьба самым
бессовестным образом обманула его. На улицах, пересекающих Фридрихсалее, было все так, как
он загадал, — и вдруг такой сюрприз! Он был разочарован и огорчен, как ребенок. Ему хотелось
заплакать. Чтобы с ним — с ним! — такое случилось! Он окинул взглядом улицу. Несколько
домов уцелело. «Почему не эти? — думал он. — Почему это должно было произойти именно со
мной, настоящим патриотом, хорошим супругом, заботливым отцом?..»
Он обошел воронку, зиявшую посреди улицы. В отделе модного платья были разбиты все
витрины. Повсюду, словно лед, сверкали осколки стекла. Они скрипели под сапогами. Табличка
«Новая мода для немецкой женщины» болталась на одном гвозде. Он пригнул голову и шагнул
через порог. В помещении пахло гарью, но огня он нигде не заметил. Куклы-манекены
разлетелись по всему отделу. Их словно только что изнасиловала целая орда дикарей: одни
лежали на спине: раскинув ноги, с задранными платьями, другие — на животе, с
переломанными руками, выпятив восковые зады. На одной не было ничего, кроме перчаток;
другая, с оторванной ногой, в шляпке с вуалью, стояла в углу. Все они улыбались, и это
придавало им жутковато-непристойный вид.
«Конец, — думал Нойбауер. — Крышка. Все пропало. Интересно, что Сельма скажет
теперь? Все-таки на свете нет справедливости». Он вернулся обратно на улицу и пошел вокруг
здания. Повернув за угол, он увидел на противоположной стороне чью-то фигуру, которая при
звуке его шагов вздрогнула, съежилась, а затем бросилась прочь.
— Стой! — крикнул Нойбауер. — Ни с места! Или буду стрелять!
Фигура замерла. Это был маленький помятый человечек.
— Ко мне!
Человечек робко, словно крадучись, приблизился. Нойбауер не сразу узнал его. Это был
прежний владелец торговой фирмы.
— Бланк?.. — изумился Нойбауер. — Это вы?
— Так точно, господин оберштурмбаннфюрер.
— Что вы здесь делаете?
