— Тебе нельзя больше ходить с нами на расчистку, — ответил ему Вернер. — Это же
идиотизм! Ты доконаешь себя, и не помогут тебе никакие хитрости и уловки.
— А что мне еще остается? Торчать в лагере и ждать, пока меня выловят эсэсовцы?
— Надо придумать для тебя что-нибудь другое.
Гольдштейн устало усмехнулся.
— Ты хочешь сказать, что мое место давно уже в Малом лагере?
Вернер ничуть не смутился.
— А почему бы и нет? Во-первых, это надежнее, во-вторых, свой человек нам там очень
пригодился бы.
К ним приблизился капо, пнувший 7105-го из-за собаки. Некоторое время он молча шагал
рядом, потом вдруг сунул что-то 7105-му в руку и отстал. 7105-й раскрыл кулак.
— Сигарета… — произнес он удивленно.
— Я же говорю — они раскисли. Руины действуют им на нервы, — заявил Левинский. —
Они уже думают о будущем.
Вернер кивнул.
— Боятся. Запомни этого капо. Может, он нам еще пригодится.
Они тащились дальше сквозь мягкий, ласковый свет.
— Город… — задумчиво проговорил Мюнцер спустя некоторое время. — Дома…
Свободные люди. В каких-нибудь двух метрах от тебя… И уже начинает казаться, что и мы не
такие уж подневольные.
7105-й тяжело поднял череп.
— Хотел бы я знать, что они о нас думают.
— А что они могут о нас думать? Одному Богу известно, что они вообще о нас знают. Да и
сами-то они — не очень похожи на счастливцев.
— Сейчас-то не очень… — заметил 7105-й.
Никто не ответил. Начался самый тяжелый участок пути — дорога поползла вверх, на гору.
— Я бы с удовольствием прихватил собаку с собой, — сказал 7105-й.
— Хорошее получилось бы жаркое… — откликнулся Мюнцер. — Наверняка не меньше
тридцати фунтов чистого мяса.
— Я имею в виду: не для того, чтобы съесть, а просто так…
Дальше на машине проехать было нельзя. Улицы повсюду пестрели завалами.
— Езжай обратно, Альфред, — сказал Нойбауер. — Жди у моего дома.
Он вышел из машины и отправился дальше пешком. Ему пришлось карабкаться через
рухнувшую поперек улицы стену. Остальная часть здания почти не пострадала; стену просто
сорвало, словно ветром занавес, и теперь квартиры лежали как на ладони. Между ними торчали
голые спирали лестниц. На втором этаже красовалась, как на выставке, спальня, отделанная
красным деревом. Две сдвинутые вместе кровати стояли на своих местах. Все в комнате
осталось без изменений, не считая опрокинутого стула и разбитого зеркала. Этажом выше в
чьей-то кухне была оторвана водопроводная труба. Вода текла по полу и, не встречая
препятствий, каскадами устремлялась вниз, на улицу. Маленький искристый водопад. В
гостиной стоял красный плюшевый диван; на стенах, оклеенных полосатыми обоями, висело
вкривь и вкось несколько картин в золоченых рамах. На самом краю комнаты, там, где не было
стены, стоял мужчина. Лицо его было в крови. Он не шевелился, уставившись неподвижным
взглядом вниз. Позади него сновала взад и вперед женщина. Она лихорадочно набивала в два
чемодана белье, маленькие подушечки и какие-то безделушки.
Груда обломков и камней под ногами Нойбауера вдруг зашевелилась. Он шагнул в сторону.
