медленно! Неужели ты не понимаешь? Я сижу здесь уже много лет, но это — самая медленная
весна за все эти годы. Я говорю «медленно», потому что это так тяжело — ждать.
— Понимаю. — Гольдштейн улыбнулся. На сером лице его тускло блеснули белые, словно
испачканные мелом, зубы. — Это мне знакомо… Особенно ночью. Когда не можешь уснуть и не
хватает воздуха. — Глаза его не улыбались. Они были по-прежнему безучастны к тому, что он
говорил. — Тогда это, конечно, медленно. Чертовски медленно!..
— Это я и имел в виду. Пару недель назад мы еще ничего не знали. А теперь уже кажется,
что все идет медленно. Странно — как все меняется, когда появляется надежда! Когда опять
ждешь. И боишься, что они все-таки доберутся до тебя.
509-й вспомнил о Хандке. Опасность еще не миновала. Их махинации с трупами в
крематории, может быть, было бы и достаточно, если бы Хандке не знал 509-го лично. 509-й
просто умер бы, превратившись во Флорманна, так же как Флорманн воскрес, превратившись в
509-го. Официально он был мертв, но он все еще находился в Малом лагере. Ничего другого
пока не получалось. Они были рады уже хотя бы тому, что староста блока 20, в котором жил
Флорманн, согласился подыграть им. 509-й теперь должен был быть осторожным, чтобы Хандке
его случайно не увидел. Он должен был быть осторожным еще и потому, что его мог предать
кто-нибудь другой. Да и Вебер мог узнать его во время какой-нибудь неожиданной проверки.
— Ты один перебрался сюда? — спросил он Гольдштейна.
— Нет. Еще двое
— А еще кто-нибудь придет?
— Наверное. Но не официально, не через канцелярию. У нас спрятано человек пятьдесят. А
то и шестьдесят.
— Где же вы их всех прячете?
— Они каждую ночь меняют бараки. Спят в разных местах.
— А если эсэсовцы потребуют их к воротам? Или в канцелярию?
— Они не пойдут.
— Как?.. — 509-й выпрямился от удивления.
— Они не пойдут, — повторил Гольдштейн. — Эсэсовцы уже потеряли точный контроль за
людьми. Неразбериха в лагере с каждым днем все сильнее. И так уже почти месяц. Мы для этого
сделали все, что могли. Люди, которых ищут, то якобы ушли с рабочими командами, то просто
как сквозь землю провалились.
— А СС? Что, они не приходят за ними?
Зубы Гольдштейна опять блеснули в темноте.
— Им это в последнее время разонравилось. А если они и приходят, то целой командой и
хорошо вооруженные. Опасны теперь только Ниманн, Бройер и Штайнбреннер.
509-й помолчал немного. Ему было нелегко поверить в то, что он услышал.
— И с каких это пор так?.. — спросил он, наконец.
— Уже примерно неделю. Каждый день что-то меняется.
— Ты думаешь, эсэсовцы… боятся?
— Да. Они вдруг заметили, что нас — тысячи. И они хорошо знают, что творится на
фронтах.
— Неужели вы просто не подчиняетесь, и все? — никак не мог поверить 509-й.
— Мы подчиняемся. Но мы делаем это не спеша, тянем время и вообще саботируем, как
можем. И все-таки эсэсовцы в последнее время ухлопали много наших. Всех мы не можем
спасти.
Гольдштейн поднялся.
— Мне еще надо как-то устраиваться на ночлег.
