пока по-настоящему эффективных, современных средств, позволяющих быстро обрабатывать
большие количества. Братские могилы даже через несколько лет можно в любой момент
раскопать, чтобы потом рассказывать всему миру страшные сказки. Как это было в Польше и
России.
— Почему этот сброд нельзя было просто во время отступления… — Нойбауер тут же
спохватился, — я имею в виду во время стратегического сокращения линии фронта — оставить
там, где они были? Они же уже ни на что не годятся. Оставить их американцам или русским, и
пусть они с ними целуются!
— Вопрос опять упирается в тела, — терпеливо объяснил Вебер. — В американской армии
полно журналистов и фоторепортеров. Они бы тут же наделали снимков и заявили бы, что
людей морили голодом.
Нойбауер вынул изо рта сигару и пристально посмотрел на Вебера. Он не мог понять,
насмехается над ним его лагерфюрер или ему опять померещилось. Ему это никогда не
удавалось, сколько он ни старался. Лицо Вебера оставалось таким же, как всегда.
— Что это значит? — спросил Нойбауер. — Что вы этим хотите сказать? Конечно, людей
кормили впроголодь.
— Все это страшные небылицы, порождаемые зарубежной прессой. Министерство
пропаганды каждый день призывает не поддаваться на эти провокации.
Нойбауер все еще не спускал глаз с Вебера. «Я ведь его по сути вообще не знаю, — думал
он. — Он всегда делал то, что я хотел, но я, если разобраться, ничего о нем не знаю. Я бы не
удивился, если бы он вдруг рассмеялся мне в лицо. А то и самому фюреру. Ландскнехт! Безо
всякого мировоззрения. Для него наверняка не существует ничего святого. И партия — тоже для
него ничего не значит. Она ему просто пока нужна».
— Знаете что, Вебер… — начал было он, но тут же оборвал сам себя. Какой смысл сейчас
устраивать спектакль! На миг его опять охватил этот проклятый страх. — Конечно, людей
кормили впроголодь, — произнес он уже другим тоном. — Но это не наша вина. Нас вынудил к
этому своей блокадой противник. Или вы думаете иначе?
Вебер поднял голову. Он не мог поверить своим ушам. Нойбауер смотрел на него с каким-
то странным любопытством.
— Разумеется, — ответил он не спеша. — Блокада противника.
Нойбауер кивнул. Страх его прошел. Он взглянул на плац.
— Откровенно говоря, — сказал он почти доверительно, — между лагерями существует все
же огромная разница. Наши люди, к примеру, выглядят куда лучше этих. Даже в Малом лагере.
Вы не находите?
— Да, — подтвердил озадаченный Вебер.
— Все познается в сравнении. Мы наверняка — один из самых гуманных лагерей во всем
рейхе. — У Нойбауера появилось приятное чувство облегчения. — Конечно, люди умирают.
Даже многие. В такие времена это неизбежно. Но мы все равно остаемся гуманными. Тех, кто
уже не может, мы не заставляем работать. Ну где еще так обращаются с предателями и
государственными преступниками?
— Почти нигде.
— Вот и я говорю. А насчет того, что впроголодь — это не наша вина! Я вам скажу больше,
Вебер… — Но тут Нойбауера вдруг осенила мысль. — Послушайте, я знаю, как их отсюда
выкурить! Знаете, как? Пищей!
Вебер ухмыльнулся. Старик иногда все же спускается на землю с вершин своих розовых
снов.
— Отличная идея, — подхватил он. — Если не помогают дубинки, пища всегда поможет.
