элиты. В Большом лагере и гололед был не так опасен, как в Малом: там зимой дорожки
посыпались пеплом из крематория. Не столько из гуманных соображений, сколько из
расчетливости — чтобы сохранить рабочую силу. С тех пор как концентрационные лагеря были
включены в единый трудовой фронт, этому придавалось особое значение. Зато уничтожение
работой велось ускоренными темпами. Потери были не страшны: массовые аресты
обеспечивали своевременный приток новой рабочей силы.
Бергер был одним из немногих заключенных, имевших разрешение покидать Малый лагерь.
Он уже несколько недель помогал при обработке трупов в крематории. Старосты секций не
обязаны были работать, но врачей не хватало, поэтому его откомандировали туда. Это было
выгодно для барака. Через одного капо из лазарета ему иногда удавалось добыть для скелетов
немного лизоля, ваты, аспирина или чего-нибудь в этом роде. А под соломой на его «койке»
была спрятана бутылка йода.
Но важнее всех для ветеранов был Лео Лебенталь. Он был связан с подпольным рынком
рабочего лагеря и, как поговаривали, даже кое с кем на воле. Как это ему удавалось, никто
толком не знал. Знали только, что тут были замешаны две шлюхи из известного заведения
«Летучая мышь», расположенного неподалеку от лагеря, и якобы даже один эсэсовец. Но об
этом никто ничего толком сказать не мог. А Лебенталь ничего не рассказывал.
Он торговал всем подряд. Через него можно было достать окурки, морковку или пару
картофелин, отходы из кухни, кость, а иногда и кусок хлеба. Он никого не обманывал. Он лишь
заботился о товарообороте. Позаботиться о себе самом, тайком от других, никогда не приходило
ему в голову. Торговля поддерживала в нем жизнь — торговля, а не то, чем он торговал.
509-й вполз в открытую дверь. Солнце несколько секунд светило в темноту барака через его
торчащие уши; между этими тоненькими бледно-желтыми, восковыми лучами был черный
провал его неосвещенного лица.
— Они бомбили город, — сказал он, тяжело дыша.
Никто не ответил. 509-й ничего не видел, глаза его еще не привыкли к темноте после яркого
света. Он закрыл их на несколько секунд и снова открыл.
— Они бомбили город, — повторил он. — Вы что, не слышали?
Но и теперь никто не произнес ни слова. 509-й заметил у двери Агасфера. Он сидел на полу
и гладил «овчарку». «Овчарка» рычала. Ей было страшно. Свалявшиеся волосы свисали на
покрытое шрамами лицо, глаза испуганно сверкали в темноте.
— Гроза, — пробормотал Агасфер. — Это всего лишь гроза! Тихо, Вольф, тихо!
509-й прополз вглубь барака. Он не мог понять, почему все так спокойны.
— Где Бергер? — спросил он.
— В крематории.
Он положил пальто и куртку на пол.
— Вы что, не хотите на воздух? — он посмотрел на Вестхофа и Бухера.
Они ничего не ответили.
— Ты же знаешь, что нельзя, — сказал наконец Агасфер. — Пока не дадут отбой тревоги.
— Отбой уже был.
— Еще нет.
— Был. Самолеты улетели. Они бомбили город.
— Заладил, как попугай — «бомбили, бомбили»! — злобно проворчал кто-то из темноты.
Агасфер поднял голову:
— Может, они в наказание за это расстреляют человек двадцать.
— Расстреляют? — захихикал Вестхоф. — С каких это пор здесь расстреливают?
