Глаза Ломана помутнели и вновь прояснились.
— Что там случилось — снаружи?
— Бомбежка, — ответил Бергер. — Бомбили город. В первый раз. Американцы.
— О!..
— Да, — произнес Бергер тихим, но твердым голосом. — Осталось уже недолго ждать! Им
отомстят за тебя, Ломан.
509-й резко взглянул на него. Бергер все еще стоял, и умирающий не мог видеть его лица.
Он видел только его руки. Кулаки то сжимались, то разжимались, словно душили какого-то
невидимого врага, отпускали и вновь сдавливали его горло.
Ломан лежал тихо. Он снова закрыл глаза и почти не дышал. 509-й не знал, понял ли тот,
что говорил ему Бергер.
Он поднялся.
— Умер? — спросил тот же самый скелет с верхнего яруса. Он все еще продолжал чесаться.
Четверо других маячили рядом с ним, словно тени, словно истуканы. Глаза их были пусты.
— Нет.
509-й повернулся к Бергеру.
— Почему ты сказал ему это?
— Почему? — Лицо Бергера передернулось. — Потому! Ты что, не понимаешь?
Свет окутал его голову, похожую на яйцо, розовым облаком. В густом, отравленном
зловониями воздухе казалось, будто она дымится. Глаза его сверкали. Они были мокрыми. Но
они были такими всегда, они были хронически воспалены. 509-й, конечно, мог понять, почему
Бергер сказал это. Но что это было за утешение для умирающего? С таким же успехом эти слова
могли сделать его конец еще тяжелее. Он заметил, как на кирпично-красный глаз одного из
истуканов села муха. Веки его остались неподвижными. А может быть, это все-таки утешение,
думал 509-й. Может быть даже — единственное утешение для того, кто должен умереть.
Бергер повернулся и стал протискиваться обратно по узкому проходу между нарами. Ему
приходилось переступать через лежащие на полу тела. При этом он очень напоминал шагающего
по болоту марабу. 509-й двинулся вслед за ним.
— Бергер! — зашептал он, когда они наконец остановились. — Ты действительно веришь в
это?
— Во что?
509-й не решался произнести это вслух. Он словно боялся спугнуть то, что значили для него
эти слова.
— В то, что ты сказал Ломану.
— Нет, — сказал Бергер, глядя на него.
— Нет?
— Нет. Не верю.
— Но… — 509-й прислонился к ближайшей койке. — Зачем же ты сказал это?
— Я сказал это для Ломана. А сам я в это не верю. Никто не будет отомщен, никто! Никто!
Никто!
— А как же город? Он же горит!
— Город горит. Горело уже много городов. Это ничего не значит. Ничего!
— Нет, значит! Должно значить!
— Ничего! Ничего! — продолжал исступленно твердить Бергер, как человек, воспылавший
некоей фантастической надеждой и тут же похоронивший ее. Бледный череп его качался, как
маятник, а из воспаленных глаз струилась влага. — Горит маленький городишко. Какое это
имеет к нам отношение? Никакого! Ничто не изменится. Ничто!
