Он купил себе экстренный выпуск. В нем уже было напечатано короткое воззвание Дитца к
населению. Быстро работают. И вдобавок сообщение о том, что два самолета были сбиты над
городом, остальные — около половины — над Минденом, Оснабрюком и Ганновером. Статья
Геббельса о чудовищном варварстве вражеской авиации, подвергнувшей бомбардировке мирные
города. Несколько ядреных слов фюрера. Заметка о том, что гитлерюгенд организовала поиски
вражеских летчиков, выпрыгнувших с парашютом. Нойбауер бросил газету на землю и вошел в
табачную лавку на углу.
— «Дойче Вахт». Три штуки, — сказал он.
Продавец раскрыл перед ним коробку. Нойбауер принялся лениво выбирать. Сигары никуда
не годились. Буковые листья. Дома у него были получше, импортные, из Парижа и Голландии.
Он попросил «Дойче Вахт» только потому, что лавка принадлежала ему. До захвата власти она
принадлежала одной еврейской эксплуататорской фирме — Лессеру и Захту. Штурмфюрер
Фрайберг не растерялся и заграбастал лавку себе. Он владел ею до 1936 года. Золотая жила.
Нойбауер откусил кончик сигары. Что он мог поделать, если Фрайберг, напившись, как свинья,
высказывал предательские замечания в адрес фюрера? Это было его долгом, долгом истинного
национал-социалиста, — доложить о них командованию. Фрайберг вскоре после этого исчез, и
Нойбауер купил у его вдовы этот магазин, оказав ей тем самым дружескую услугу. Он
настоятельно советовал ей продать магазин, так как он, якобы, располагает сведениями о том,
что имущество Фрайберга будет конфисковано. Деньги спрятать проще, чем магазин. Она была
благодарна ему. И продала. За четверть цены, разумеется. Нойбауер объяснил ей, что у него нет
столько свободных денег, а времени терять нельзя… Она оказалась благоразумной и
согласилась. Никакой конфискации, конечно, не последовало. Нойбауер сумел объяснить и это
— он, якобы, ходатайствовал за нее, и теперь ей разрешено оставить деньги себе. Он поступил
честно. Долг есть долг. А лавку и в самом деле могли конфисковать. Кроме того, вдова вряд ли
одна справилась бы с делами. Ее все равно выжили бы из магазина. И заплатили бы еще меньше.
Нойбауер вынул сигару из рта. Она не раскуривалась. Дерьмо. Но люди покупают. Готовы
курить что угодно, лишь бы дым был. Если бы не карточная система, можно было бы продавать в
десять раз больше. Жаль. Он еще раз окинул взглядом магазин. Повезло. Ничего не случилось.
Он сплюнул. Он вдруг ощутил во рту неприятный привкус. Наверное, сигара. А может, нет?
Ничего же не случилось. Нервы? С чего это ему вдруг вспомнились все эти старые истории?
Давно забытая чепуха! Садясь в машину, он выбросил сигару, а две оставшиеся отдал шоферу.
— Держи, Альфред. Побалуешься вечерком. А теперь вперед! В сад.
Сад был гордостью Нойбауера. Это был обширный участок на окраине города. Больше
половины его было засажено овощами и фруктовыми деревьями. Кроме того, имелись цветник,
курятник и свинарник. Несколько русских пленных из лагеря содержали все это в порядке. Им
не надо было платить — это они должны были бы платить ему. Вместо двенадцати или
пятнадцати часов ежедневной каторги на медеплавильном заводе — легкая работа, да еще на
свежем воздухе.
Над садом повисли сумерки. Небо на этой стороне было ясным; на верхушках яблонь
покачивалась луна. Крепко пахло свежевскопанной землей. На грядках уже пустили ростки
первые овощи, а на фруктовых деревьях набухли клейкие почки. Японская вишня, маленькое
деревцо, простоявшее зиму в теплице из стекла, уже покрылась нежным бело-розовым пушком
— робко раскрывающимися цветами.
Русские работали на другом конце сада. Нойбауеру видны были их темные согнутые спины
и фигура часового с винтовкой, словно подпиравшего примкнутым штыком небо. Часовой был
просто так, для порядка: русские и без него не убежали бы. Да и куда они могли убежать — в
