— Еще раз сначала! Шевелись! Если и на этот раз не получится, пеняйте на себя!
Лагерфюрер Вебер сидел верхом на стуле, который специально для него поставили на
плацу. Тридцати пяти лет от роду, среднего роста, он обладал недюжинной силой. Широкое,
загорелое лицо его было отмечено глубоким шрамом, от правого угла рта вниз к подбородку —
память об одном из рукопашных сражений с боевиками «Железного фронта»
[2]
. Положив руки
на спинку стула, Вебер смотрел со скучающей миной на заключенных, среди которых с криком
и руганью носились, как угорелые, эсэсовцы, старосты блоков и капо, щедро раздавая направо и
налево удары и пинки.
Взмыленные старосты блоков приступили к повторной проверке. Вновь раздалось
монотонное «один, два, три…»
Причиной возникших недоразумений были те, кого во время бомбежки на заводе разорвало
в клочья. Заключенные, правда, изо всех сил старались разложить найденные головы, руки и
ноги так, чтобы получился «комплект», но всего найти не удалось. Несмотря на все усилия, двух
человек не хватало.
В темноте дело дошло даже до скандала: команды никак не могли поделить некоторые
находки, прежде всего, конечно, головы. Каждому блоку хотелось предстать на поверке по
возможности в полном составе, чтобы избежать суровых наказаний, полагавшихся за
отсутствующих по неуважительным причинам. Поэтому они толкались и рвали друг у друга из
рук окровавленные обрубки, пока не раздалась команда «смирно». Старосты блоков не сумели в
спешке ничего придумать, и вот теперь не хватало двух тел. Вероятно, бомба разорвала их на
мелкие куски, и они — либо улетели за заводскую стену, либо валяются где-нибудь на крышах.
К Веберу подошел рапортфюрер.
— Не хватает уже не двух, а одного с половиной: у русских оказалась лишняя нога, у
поляков — рука.
Вебер зевнул.
— Дайте команду провести поименную перекличку и выяснить, кого не хватает.
Ряды заключенных едва заметно покачнулись. Поименная перекличка означала, что
придется простоять еще час или два, если не больше — у русских и поляков, которые не знали
немецкого, постоянно возникали какие-нибудь недоразумения с именами.
Перекличка началась. Один за другим затрепетали на ветру голоса. Вскоре послышались
ругань и удары. Раздраженные эсэсовцы лупили направо и налево, потому что пропадало их
личное время. Старосты и капо делали то же самое из страха. То тут, то там валились наземь
обессилевшие или сбитые ударом люди; под ранеными все ширились черные лужи крови.
Пепельно-серые лица заострились и, казалось, слабо мерцали в густой тьме каким-то
могильным блеском. Истекая кровью, они покорно смотрели вверх, на своих товарищей,
которые, вытянув руки по швам, не смели помочь им. Непроходимый лес грязных полосатых
штанин — для некоторых из них это было последнее, что они видели в этом мире.
Из-за крематория осторожно выползла луна. Она повисла прямо за трубой и некоторое
время светила из-за нее каким-то мглистым заревом; казалось, будто в печах жгли духов, и
потому из трубы рвалось наружу холодное пламя. Затем она медленно поднялась выше, и тупая
труба стала похожа на миномет, который только что выплюнул в небо красное ядро.
В первой шеренге тринадцатого блока, последним с левого фланга, стоял заключенный
Гольдштейн. Рядом с ним лежали раненые и убитые из этого блока. Один из раненых, тот, что
лежал ближе всех к Гольдштейну, был его друг Шеллер. Краем глаза Гольдштейн заметил, что
черное пятно под ногой Шеллера, развороченной осколками, стало вдруг быстро увеличиваться
в размерах. Наложенная наспех повязка сползла или развязалась, и Шеллер истекал кровью.
