— Что?
— Там внизу. Видишь? Как сказано в Библии?
— При чем тут Библия?
— Что-то подобное ведь было при Моисее? Огненный столб, который вывел народ из
рабства?
Лебенталь захлопал ресницами.
— Столб облачный днем и столб огненный ночью… — произнес он серьезно, позабыв о
своих жалобах. — Ты это имеешь в виду?
— Да. И в нем был Бог, так?
— Йегова.
— Правильно, Йегова. А вот это там внизу — знаешь, что это такое? — 509-й помедлил
секунду. — Это что-то похожее, — сказал он наконец. — Это надежда, Лео. Наша надежда! Черт
побери, почему же никто из вас не хочет этого понять?
Лебенталь не отвечал. Он сидел рядом, весь обмякший, погруженный в себя, и смотрел
вниз, на город. 509-й в изнеможении откинулся назад. Наконец-то он произнес это вслух, в
первый раз. «Это почти невозможно выговорить, — подумал он. — Это слово бьет наповал, это
— жуткое слово. Я избегал его все эти годы, иначе оно разъело бы меня изнутри. И вот оно
опять всплыло, и я еще не решаюсь думать о том, что оно означает, но оно — уже здесь, и теперь
оно или сломает меня, или станет реальностью».
— Лео, — сказал он, — то, что ты видишь там внизу, означает, что и вот это все полетит к
черту.
Лебенталь не шевелился.
— Если они проиграют войну, — прошептал он чуть слышно. — Только тогда! Но кто это
знает? — он непроизвольно обернулся, испугавшись своих собственных слов.
В последние годы лагерь был неплохо информирован о ходе войны. Но с тех пор, как
кончились победы, Нойбауер запретил проносить на территорию лагеря газеты и передавать
радиосводки об отступлении германских войск. После этого приказа бараки молниеносно
переполнились самыми невероятнейшими слухами, и теперь никто уже не знал, чему верить. С
войной что-то не ладилось, это знали точно, но революция, которой многие ждали столько лет,
так и не произошла.
— Лео, — сказал 509-й, — они ее проиграли. Это конец. Если бы эта бомбежка случилась в
первые годы войны, это ничего бы не значило. Но сегодня, через пять лет, она означает, что
война проиграна.
Лебенталь вновь с опаской оглянулся назад.
— Зачем ты говоришь об этом?
509-й и сам знал тот неписаный суеверный закон, по которому все, что произносилось
вслух, теряло силу, а любая обманутая надежда всегда оборачивалась тяжелой, невосполнимой
тратой энергии. Это и было причиной кажущегося равнодушия, с которым остальные
восприняли бомбежку.
— Я говорю об этом, потому что мы сейчас должны об этом говорить, — ответил он. —
Самое время. Это поможет нам выстоять. На этот раз это не бабские сплетни. Осталось уже
недолго. Мы должны… — он запнулся.
— Что «должны»? — спросил Лебенталь.
509-й и сам не знал этого толком.
«Выжить, — подумал он. — И не просто выжить.»
— Это гонки, Лео, — сказал он, наконец. — Гонки с… — »Со смертью», — подумал он про
себя, но не произнес этого вслух. Он показал рукой в сторону эсэсовских казарм: — …вот с
