— Сразу видно, какой из тебя коммерсант! Ты думаешь, я получу что-нибудь, если она хоть
на секунду попадет в лапы этим жуликам? Это делается не так. Если все будет хорошо, я вернусь
и заберу ее. Спрячь пока. А теперь слушай сюда…
509-й лежал в ложбинке неподалеку от колючей проволоки, чуть ближе, чем это было
разрешено. Здесь палисады делали резкий поворот, и потому этот участок местности плохо
просматривался с пулеметных вышек, особенно ночью и в туман. Ветераны уже давно это
поняли, но извлечь пользу из этого открытия сумел лишь Лебенталь.
Вся прилегающая к лагерю территория в радиусе нескольких сот метров была запретной
зоной, доступ в которую был открыт только лицам, имевшим особое разрешение командования
СС. Часть ее — контрольная полоса — была очищена от деревьев и кустарника, после чего к ней
пристреляли пулеметы.
Лебенталь, наделенный сверхъестественным чутьем на все, что хоть как-то было связано с
пищей, заметил, что уже несколько месяцев, каждый четверг, вечером, по дороге, ведущей мимо
лагеря, проходят две девицы. Это были дамы из «Летучей мыши», пригородного
увеселительного заведения. Их приглашали на неофициальную часть вечеров отдыха для солдат
СС. Эсэсовцы с рыцарской щедростью разрешили им проходить через запретную зону. Это
избавляло их от необходимости идти в обход, и они каждый раз экономили около двух часов. На
то время, которое им было необходимо, чтобы миновать этот участок, со стороны Малого лагеря
на всякий случай отключали ток. Руководство лагеря ничего об этом не знало; эсэсовцы делали
это на свой страх и риск. Хотя рисковать им было нечем: никто из Малого лагеря не в состоянии
был бежать.
Одна из этих девиц как-то раз, в порыве сиюминутной жалости, бросила Лебенталю через
колючую проволоку кусок хлеба. Нескольких слов, которые он успел шепнуть ей в темноте, и
предложения в дальнейшем оплачивать подобные услуги оказалось достаточно: с тех пор они
время от времени, особенно в дождливую погоду и в туман, приносили что-нибудь съедобное.
Они незаметно бросали все это через проволоку, сделав вид, будто поправляют чулки или
вытряхивают песок из туфель. Лагерь был полностью затемнен, и часовые с этой стороны
частенько спали. Но даже если бы кто-нибудь из них заподозрил неладное, он бы не стал
стрелять по девицам, а за те несколько минут, которые бы ему понадобились, чтобы спуститься,
можно было спокойно унести ноги.
509-й услышал, как в городе рухнула башня. Столб огня взметнулся ввысь и разлетелся
сотней пылающих мотыльков. Вскоре откуда-то издалека донеслись сигналы пожарных.
509-й ждал. Он вряд ли смог бы сказать, сколько времени прошло; время было в лагере
пустым понятием. Наконец, из тревожной тьмы послышались голоса, а затем и шаги. Он
выбрался из-под лебенталевского пальто, подполз к проволоке и прислушался. Слева
приближались чьи-то легкие шаги. Он оглянулся — лагерь уже полностью погрузился во мрак,
скрывший от него даже вереницы понуро бредущих мусульман. В то же мгновение он отчетливо
услышал обрывок фразы, брошенной часовым:
— …в двенадцать сменяюсь, значит, еще увидимся сегодня, а?
— Конечно, Артур! — ответил ему женский голос.
Шаги приближались. Вскоре 509-й уже мог различить на фоне неба два женских силуэта.
Он посмотрел на пулеметные вышки. Вечер был темный и сырой, и он не мог видеть часовых, а
значит, и они его — тоже. Он осторожно зашипел. Девицы остановились.
— Эй, ты где? — прошептала одна из них.
509-й поднял руку и помахал ей.
