мы уже только не слышали! Сначала нам говорят — мы так сильны, что ни один вражеский
самолет никогда не появится над Германией! А они вдруг появляются. Потом заявляют, что они
больше не вернутся, мы будем сбивать их на границе, а они все летят и летят без конца, и
воздушная тревога не прекращается. А теперь они добрались и до нас здесь. И тут являешься ты
и хвастаешься, мол, они больше не вернутся, мы им покажем! Какой нормальный человек
поверит в это?
— Сельма! — Нойбауер бросил непроизвольный взгляд на портрет фюрера. Потом
подскочил к двери и захлопнул ее.
— Проклятье! Возьми себя в руки! — прошипел он. — Ты что, спятила — так кричать!
Хочешь всех нас погубить?
Он подошел к ней вплотную. Полный отваги взгляд фюрера за ее толстыми плечами по-
прежнему был устремлен на ландшафт Берхтесгадена. Какое-то мгновение Нойбауер был почти
уверен, что фюрер все слышал.
Сельма не обращала никакого внимания на фюрера.
— «Спятила»? — визжала она. — Если кто-то и спятил, то только не я! У нас была
прекрасная жизнь до войны — а теперь? Что теперь? Спрашивается, кто спятил!
Нойбауер схватил жену за руки и принялся трясти ее так, что голова ее замоталась из
стороны в сторону, волосы растрепались, посыпались гребешки, она поперхнулась и
закашлялась. Он отпустил ее. Она, словно мешок, повалилась в кресло.
— Что с ней? — спросил он у дочери.
— Ничего особенного. Мама очень взволнована.
— С какой стати? Ничего же не случилось.
— Ничего не случилось? — тотчас же откликнулась жена. — У тебя, конечно, ничего не
случилось, там, наверху! А мы здесь одни…
— Тихо! Чччерт!.. Не так громко! Я не для того трудился пятнадцать лет не покладая рук,
чтобы ты мне все испортила своим криком! Желающих занять мое место больше чем
достаточно!
— Это была первая бомбежка, папа, — спокойно произнесла Фрейя Нойбауер. — До сих
пор были только сигналы тревоги. Мама привыкнет.
— Первая? Ну да, конечно, первая! И чем кричать всякий вздор, надо радоваться, что до сих
пор ничего не произошло.
— Мама переживает. Но она привыкнет.
— «Переживает»! — Нойбауер был озадачен спокойствием своей дочери. — А кто не
переживает? Ты думаешь, я не переживаю? Но надо держать себя в руках. Иначе что бы с нами
было?
— То же самое! — Его жена рассмеялась. Она лежала в шезлонге, раскинув толстые ноги,
обутые в домашние туфли из розового шелка. Розовый цвет и шелк она отождествляла с
элегантностью. — «Переживает»! «Привыкнет»! Тебе хорошо говорить!
— Мне? Почему это?
— С тобой ничего не случится.
— Что?
— С тобой ничего не случится. А мы сидим здесь, как в мышеловке.
— Но это же сущая чепуха! Какая разница? Почему это со мной ничего не случится?
— Ты там в безопасности — в своем лагере!
— Что? — Нойбауер швырнул сигарету на пол и растоптал ее. — У нас там нет таких
убежищ, как здесь.
Это была неправда.
