осторожно. — Они теперь регулярно слушают новости.
Бергер не шевелился. Казалось, будто он ничего не слышал.
— Я оперировал… — продолжал он. — Я уже приготовился сделать разрез. Резекция
желудка. Я приготовился и вдруг почувствовал, что ничего не помню. Что я все забыл. Меня
бросило в пот. Пациент лежит передо мной, без сознания, готовый к операции — а я ничего не
помню. Я забыл эту операцию. Это было ужасно.
— Не думай об этом. Это был просто дурной сон. Чего мне здесь только не снилось! И чего
нам только не будет сниться, когда мы выберемся отсюда!
509-й вдруг отчетливо ощутил запах яичницы глазуньи с салом. Он постарался тут же
забыть об этом.
— Да… Не так уж все будет весело, — сказал он. — Это точно.
— Десять лет… — произнес Бергер, глядя в небо. — Десять лет как не бывало. Сгинули!
Пропали! Десять лет не работал. До сих пор я не думал об этом. Я уже, наверное, почти все
забыл. Я и сейчас не знаю толком, как делается эта операция. Не могу вспомнить. Первое время
в лагере я по ночам мысленно оперировал. Чтобы не разучиться. Потом бросил. Может быть, я
уже ничего не могу.
— Это просто так кажется. На самом деле это не забывается. Как языки или езда на
велосипеде.
— Можно разучиться. Руки. Точность. Можно потерять уверенность. Или просто отстать —
за десять лет столько воды утекло… Столько открытий. А я ничего об этом не знаю. Я только
старел и терял силы.
— Странно, — проговорил 509-й. — Час назад я тоже случайно подумал о своей профессии.
Левинский меня спросил. Он считает, что мы через две недели выйдем отсюда. Ты можешь себе
такое представить?
Бергер задумчиво покачал головой.
— Куда девалось время? Оно было бесконечным. А теперь ты говоришь — две недели. И тут
вдруг спрашиваешь себя: куда же ушли эти десять лет?
В долине пламенел догорающий город. Было по-прежнему душно, хотя уже наступила ночь.
От земли поднимались испарения. Небо передергивали молнии. На горизонте зловеще сияли
еще два зарева — далекие, разбомбленные города.
— Мне кажется, мы должны пока довольствоваться тем, что вообще способны думать о том,
о чем мы сейчас думаем. А, Эфраим?
— Да. Ты прав.
— Мы ведь уже снова мыслим, как люди. И даже о том, что будет после лагеря. Когда мы
еще могли это?.. Все остальное придет само.
Бергер кивнул.
— Даже если мне потом всю жизнь придется где-нибудь штопать чулки и носки — если я
вылезу отсюда! Все равно!..
Небо разорвало на две части молнией, и лишь спустя несколько секунд откуда-то издалека
послышался гром.
— Тебе лучше вернуться в барак, — сказал 509-й. — Ты можешь осторожно встать или
ползти?
Гроза разразилась в одиннадцать часов. Молнии озарили небо, и на мгновение из мрака
словно выпрыгнул бледный лунный ландшафт с кратерами и руинами разрушенного города.
Бергер спал. 509-й сидел на пороге 22-го барака. Теперь, когда Хандке был мертв, он снова мог
жить в своем блоке. Под курткой у него был спрятан наган с патронами. Он боялся, что если
будет сильный дождь, дыру под нарами зальет и оружие выйдет из строя.
