Бухер, Зульцбахер, Розен и 509-й перевернули Гольштейна на спину.
— Может, позвать Бергера? — предложил Бухер. — Он может встать?
— Подожди, — остановил его 509-й и наклонился к самому лицу Гольштейна. Потом он
расстегнул ему куртку и пояс штанов. Когда он выпрямился, Бергер уже стоял рядом. Ему
сообщил о случившемся Лебенталь.
— Зачем ты встал? — упрекнул его 509-й.
Бергер опустился на колени рядом с Гольдштейном и прильнул ухом к его груди.
— Он мертв, — сообщил он через несколько секунд. — Скорее всего инфаркт. Это могло
случиться уже давно. Они напрочь угробили ему сердце.
— Он все-таки успел услышать, — сказал Бухер. — Это главное. Он слышал!
— Что слышал?
509-й положил руку на узкие плечи Бергера.
— Эфраим, — произнес он мягко, — мне кажется, мы дождались.
— Чего?
Бергер поднял голову. 509-й почувствовал, что ему тяжело говорить.
— Это они, — с трудом выговорил он и указал в сторону горизонта. Они идут, Эфраим. Мы
уже можем их слышать. — Он посмотрел на колючую проволоку и пулеметные вышки,
медленно плывущие куда-то в молочной белизне. — Они пришли, Эфраим…
К полудню ветер переменил направление, и глухие раскаты стали слышны еще отчетливее.
Они, словно электрический ток, идущий издалека по невидимым проводам, держали под
напряжением тысячи сердец. В бараках было неспокойно. На работы погнали всего несколько
команд. Всюду видны были прижавшиеся к стеклам окон лица. В дверях бараков маячили
изможденные фигуры заключенных, которые, вытянув шеи прислушивались.
— Ну как? Уже ближе?
— Да. Сейчас вроде бы стало лучше слышно.
В обувном отделе работали молча. Капо, с опаской поглядывая на эсэсовских надзирателей,
следили за тем, чтобы никто не разговаривал. Заключенные ловко орудовали ножами, отделяли
подметки, отрезали куски изношенной кожи, и для многих ладоней эти ножи казались сегодня
не столько инструментом, сколько оружием. Время от времени чей-нибудь проворный взгляд,
брошенный исподлобья, облетал помещение, скользнув по капо, эсэсовцам, наганам и ручному
пулемету, которого вчера еще здесь не было. Несмотря на бдительность надзирателей, каждый
работавший в отделе, мгновенно узнавал обо всем, что происходило в лагере. Большинство из
них умело говорить, не шевеля губами, и почти каждый раз после того, как несколько человек,
ссыпав обрезки кожи из полных корзин в одну пустую, уносили их во двор, по рядам пробегало
очередное сообщение: все еще гремит! все еще слышно.
Рабочие команды сегодня ушли под усиленной охраной. Сделав огромный крюк, они вошли
в город с запада и направились в старинную его часть, к рыночной площади. Охранники
нервничали. Они кричали и командовали без всякого повода: колонны двигались в образцовом
порядке. До сих пор им приходилось работать только в новых районах. Сегодня их в первый раз
привели в старый город, и они увидели следы отбушевавшего там урагана. Они увидели
сожженный квартал, состоявший из средневековых деревянных построек, — от них почти
ничего не осталось. Они шли через это пожарище, и прохожие останавливались при виде
колонны или отворачивались. Шагая по улицам города, заключенные постепенно утратили
ощущение, что они пленники: они вдруг оказались победителями, одержавшими победу без
участия в битве, а долгие годы неволи — годы покорности обреченных — превратились для них
в годы борьбы. И борьба эта увенчалась успехом. Они выжили.
