был таким верным супругом. Хотя насчет верности… Это, конечно, не совсем точно сказано. А
впрочем, если подумать, сколько я всего упустил, то получается — еще какой верный! Каких-
нибудь несчастных пару раз! Вдову можно не считать. А вот та рыжеволосая, которая хотела
вытащить из лагеря своего мужа, три или четыре года назад, — чего только она не выделывала
от страха! Она, конечно, не знала, бедняга, что мужа уже давно нет в живых. Веселый получился
вечерок. Потом, правда, когда ей выдали пепел мужа, в коробке из-под сигар, она вела себя, как
дура. Сама виновата, что попала за колючую проволоку. Оберштурмбаннфюрер СС не может
позволить безнаказанно плевать себе в лицо».
Он налил себе еще одну изрядную порцию водки. С чего это он вдруг вспомнил об этом? Ах
да, из-за Сельмы. Чего он только не мог бы иметь! Да, упустил он немало. Другие чего только не
вытворяли! Взять хотя бы этого косолапого Бендинга из гестапо — каждый день новая!
Он отодвинул бутылку в сторону. Дом казался таким пустым, как будто Сельма забрала с
собой и всю мебель. Фрейю, конечно, тоже потащила с собой. Почему у него нет сына? Это
наверняка не его вина! А, будь оно все проклято! Он огляделся вокруг. Что он, собственно, тут
забыл? А может, попробовать ее отыскать? В этой дурацкой деревне? Нет, она еще в дороге. Не
скоро она туда еще доберется!
Он уставился на свои блестящие сапоги. Они напомнили ему о его офицерской чести,
запятнанной предательством жены. Он грузно поднялся и, пройдя через пустой дом, вышел на
улицу. Перед домом стоял его «мерседес».
— В лагерь, Альфред.
Машина медленно поползла через город.
— Стой! — скомандовал вдруг Нойбауер. — В банк, Альфред!
Он вышел, стараясь держаться как можно прямее. Никто не должен заметить! Это же надо!
Вдобавок еще и опозорить его! Сняла половину денег за последние дни. А когда он спросил,
почему его не поставили в известность, там лишь пожали плечами и заговорили об общем счете.
Они, мол, наоборот, думали, что делают ему одолжение: снятие крупных сумм со счетов
вызывает якобы раздражение наверху.
— В сад, Альфред.
Они долго добирались. Но вот он наконец увидел свой сад, который безмятежно дремал,
пригревшись на солнышке. Фруктовые деревья уже местами зацвели, заметно вытянулись
нарциссы, фиалки и крокусы всех цветов. Они словно яркие пасхальные яйца пестрели среди
зеленой листвы. Вот у кого можно поучиться верности — они в срок зацвели и были на месте,
как и положено. На природу можно положиться — тут уж никто от тебя не убежит.
Он прошел в крольчатник. Кролики жевали себе что-то в своих клетках. В их прозрачных
рубиновых глазках не было даже намека на мысли о каких-то там банкнотах. Нойбауер просунул
палец сквозь сетку и почесал мягкую шерстку белых ангорцев. Из этой шерсти он собирался
заказать шарф для Сельмы. Добродушный глупец, которого всегда все обманывали.
Прислонившись к клетке, он уставился вдаль сквозь открытую дверь. В мирной неге
теплого хлева его возмущение незаметно превратилось в острое чувство жалости к самому себе.
Сияющее небо, цветущая ветка, покачивающаяся в проеме двери, мягкая шерстка животных —
все усиливало в нем эту жалость.
Неожиданно вновь послышались раскаты. Не такие ровные, как до этого, но заметно
усилившиеся. Они бесцеремонно ворвались в его личное горе — эти глухие подземные
барабаны. Они барабанили и барабанили, и постепенно в нем опять поднял голову страх. Но это
был уже совсем другой страх. Этот страх был глубже. А с ним как назло никого не было, и он не
мог опять обмануть себя, переубеждая других, а заодно и себя самого. Теперь он почувствовал
