— Блацек из лагеря под Брно. Он говорил, что это лучше, чем умереть самому. Мертвые
есть мертвые, их все равно сжигают. Он меня многому научил. Он мне показывал, как надо
притворяться мертвым и как надо бежать, если стреляют: зигзагом, туда-сюда, и приседать. А
еще — как сделать, чтобы осталось побольше места, в братской могиле, чтобы дышать, а потом,
ночью, вылезти. Блацек знал много всего такого.
— Ты тоже знаешь немало, Карел.
— Конечно. А то бы меня уже не было здесь.
— Правильно. Но давайте лучше думать о чем-нибудь другом, — предложил 509-й.
— Нам надо еще натянуть на мертвяка одежду Бергера.
Это было нетрудно. Тело еще не успело закоченеть. Они навалили сверху еще несколько
трупов, потом снова уселись на свои места. Агасфер что-то бормотал себе под нос.
— В эту ночь тебе много придется молиться, старик, — мрачно заметил Бухер.
Агасфер поднял голову, прислушался к далекому гулу.
— Когда убили первого еврея и оставили убийц безнаказанными, они попрали закон
жизни, — произнес он медленно. — Они смеялись. Они говорили: что такое несколько евреев
по сравнению с великой Германией? Они отворачивались. И Бог их сейчас карает за это. Жизнь
есть жизнь. Даже самая жалкая.
Он снова забормотал. Остальные молчали. Становилось прохладнее. Они еще теснее
прижались друг к другу.
Шарфюрер Бройер открыл глаза. Спросонок он не сразу нащупал в темноте кнопку
выключателя. Одновременно с лампой загорелись два зеленых огонька на столе. Это были две
маленькие электрические лампочки, искусно вставленные в пустые глазницы человеческого
черепа. Если бы Бройер еще раз нажал кнопку, в комнате погасли бы все лампы, кроме этих двух
зеленых. Это был забавный эффект. Он очень нравился Бройеру.
На столе стояла тарелка с остатками пирога и пустая чашка из-под кофе. Рядом лежало
несколько книг — приключенческие романы Карла Мая. Литературные познания Бройера
ограничивались этими романами и еще одним скабрезным изданием о любовных приключениях
некой танцовщицы, выпущенным малым тиражом для любителей. Он зевнул и потянулся. Во рту
был неприятный привкус. Он прислушался. В камерах бункера стояла гробовая тишина. Никто
не отваживался стонать. Бройер научил своих подопечных дисциплине.
Он сунул руку под кровать, достал оттуда бутылку коньяка. Потом, дотянувшись до стола
рукой, взял стакан, наполнил его и залпом выпил. Еще раз прислушался. Окно было закрыто, но
ему показалось, будто он слышит грохот орудий. Он налил себе еще и выпил. Затем встал и
посмотрел на часы. Была половина третьего.
Не снимая пижамы, он натянул сапоги. Сапоги ему были нужны: он любил пинать в живот.
Без сапог был совсем не тот эффект. А в пижаме было удобней: бункер был жарко натоплен.
Угля у Бройера пока хватало — в крематории его уже почти не осталось, а у Бройера еще имели
запасы, которые он вовремя отвоевал для своих особых целей.
Он медленно пошел по коридору. Дверь каждой камеры была снабжена окошком, через
которое можно было заглянуть внутрь. Бройеру это было вовсе ни к чему. Он и так знал свой
зверинец и гордился этим придуманным им самим названием. Иногда он называл свои владения
цирком — с бичом в руке он сам себе напоминал дрессировщика.
Он шел от камеры к камере, как любитель и знаток вина обходит свой погреб, от бочки к
бочке. И так же, как владелец винного погреба в конце концов выбирает самое старое вино,
Бройер решил сегодня остановить свой выбор на самом давнишнем госте. Это был Люббе из
камеры № 7. Он открыл железную дверь.
