В эсэсовской казарме настроение было подавленное. Обершарфюрер Каммлер мрачно
размышлял, полагается ли ему пенсия и кто ему ее будет выплачивать. Его в свое время выперли
из университета, и он так и не научился никакому мирному ремеслу. Бывший ученик мясника
Флорштедт ломал себе голову, все ли из тех, кто побывал в его руках с 33-го по 35-й год, сейчас
на том свете. Он молил Бога, чтобы это было именно так. О двадцати своих «пациентах» он знал
это точно; он собственноручно прикончил их — кого кнутом, кого плетью, а кого и ножкой от
стола. Но примерно в десяти других случаях у него не было твердой уверенности. Коммерческий
служащий шарфюрер Больте не прочь был бы получить консультацию юриста — истек ли срок
давности уголовного преследования за совершенные им растраты. Ниманну, специалисту по
части «обезболивающих» уколов, его городской друг, гомосексуалист, пообещал достать
фальшивые документы, но Ниманн не доверял ему и решил припасти для него последний укол.
Эсэсовец Дуда принял решение пробиваться в Испанию, а затем в Аргентину, рассудив, что в
такие времена везде нужны люди, способные на все. Бройер медленно убивал в своем бункере
католического викария Веркмайстера. Он был намерен задушить его в несколько этапов, с
паузами. Шарфюрер Зоммер, маленький человечек, находивший особое удовольствие в
истязании людей высокого роста, которых он во что бы то ни стало стремился заставить кричать
нечеловеческим голосом, был полон тоски, как отцветающая дева, оплакивающая золотые дни
своей юности. С полдюжины эсэсовцев надеялись на то, что заключенные дадут им
положительную характеристику; кто-то все еще верил в победу Германии, кто-то уже готов был
перейти на сторону коммунистов, а кто-то был искренне убежден, что никогда и не был
настоящим нацистом. Многие же просто вообще ни о чем не думали, потому что никто их этому
никогда не учил. И почти все были уверены в том, что все, что они делали, они делали, выполняя
приказ, и поэтому были свободны от какой-либо личной и человеческой вины.
— Уже больше часа, — произнес Бухер.
Он окинул взглядом пустые пулеметные вышки. Часовые ушли, не дождавшись смены, а
смена так и не пришла. Такое случалось и прежде, но обычно лишь на короткое время и лишь в
Малом лагере. На этот раз часовых не было видно нигде.
День словно промелькнул за три часа и в то же время показался им втрое длиннее. Все
были совершенно обессилены; многие не могли даже говорить. Вначале они не обратили
внимания на то, что вышки так и остались пустыми. Бухер заметил это первым. Приглядевшись,
он обнаружил, что и в рабочем лагере охраны не было.
— Может, они уже ушли?
— Нет. Лебенталь слышал, что они еще здесь.
Они ждали. Часовые не появлялись. Поступила команда отправить дежурных в кухонный
блок за ужином. Возвратившись, дежурные сообщили, что эсэсовцы еще здесь, но, судя по всему,
уже сматывают удочки.
Началась раздача пищи. Изголодавшиеся скелеты сразу же затеяли драку. Они осыпали друг
друга вялыми, лишенными силы ударами, пока их не оттеснили от бачков.
— Всем хватит! — кричал 509-й. — Еды сегодня много! Больше, чем положено! Гораздо
больше! Каждый получит свою долю!
Постепенно все успокоились. Самые сильные заключенные взяли бачки с пищей в кольцо, и
509-й приступил к раздаче. Бергер все еще отсиживался в лазарете.
— Вы только посмотрите! Даже картошка! — удивился Агасфер. — И жилы. Чудеса!
Баланды было выдано вдвое больше, и выглядела она значительно гуще, чем обычно. Кроме
того, каждый получил двойную порцию хлеба. И хотя это все равно было слишком мало — для
Малого лагеря это было чем-то непостижимым.
— Старик сам присутствовал при раздаче, — сообщил Бухер. — Сколько я здесь сижу —
