разложением. Жар от пылающего барака разогрел трупы, которые лежали здесь уже несколько
дней, и они потекли и завоняли.
Жуткие крики смолкли. Нескончаемая процессия заключенных уносила своих спасенных
товарищей, обгоревших и раненых. 509-й вдруг услышал голос Бухера. Значит, он не погиб.
Значит, не все было напрасно. Он огляделся вокруг. Прямо перед ним что-то шевельнулось. Он
не сразу сообразил, что это было. Это был Вебер.
Он лежал на животе. Ему удалось отползти за кучу трупов, прежде чем появился Вернер со
своими людьми. Они не заметили его. Он лежал, подтянув ногу и разбросав в стороны руки. Изо
рта у него шла кровь. Он был еще жив.
509-й попытался поднять руку. Он хотел кого-нибудь позвать, но у него не хватило на это
сил. В горле у него пересохло. Вместо крика изо рта вырвался лишь храп. Да и треск пылающего
барака поглощал все звуки.
Вебер заметил его движение. Он проводил глазами руку 509-го. Потом встретился с ним
взглядом. Они смотрели друг на друга в упор.
509-й не знал, вспомнил ли Вебер его лицо. Он напрасно силился понять, что говорили эти
глаза напротив. Он просто почувствовал вдруг, что обязательно должен увидеть, как померкнут
эти глаза. Он должен пережить Вебера. Это каким-то странным образом стало вдруг бесконечно
важным — словно от того, протеплится ли жизнь в его глазах дольше, чем в глазах напротив,
зависела истинность всего того, во что он на своем веку верил, за что боролся и страдал. Это был
своеобразный поединок, «Божий суд». Если он сейчас выдержит, победит — значит, победит и
то, ради чего он рисковал, считая это важнее жизни. Это было последнее усилие. Все зависело
от него самого, и он должен был победить.
Он дышал осторожно, неглубоко, лишь до границы боли. Глядя на кровь, сочившуюся изо
рта Вебера, он поднес руку к своим губам, чтобы узнать, не идет ли и у него кровь изо рта. На
пальцах тускло блеснула какая-то влага, но он тут же сообразил, что это его прокушенная губа.
Вебер проводил глазами его руку. Потом взгляды их снова скрестились.
509-й попробовал думать; он хотел еще раз понять смысл и цель их поединка. Это должно
было придать ему силы. Усталый мозг его еще понимал, что речь идет о чем-то самом простом в
человеке, о чем-то, без чего мир был бы обречен на гибель. И благодаря чему могло быть
уничтожено другое — абсолютное зло, антихрист, смертный грех. Преступление против духа.
«Слова… — думал он. — Они почти ничего не выражают. Да и к чему они сейчас? Нужно
просто выдержать. Нельзя умереть раньше, чем умрет
оно
. Вот и все».
Странно, что их никто не замечал. То, что никто не обратил внимания на него, ему было
понятно. Вокруг валялось так много трупов. Но Вебер! Он лежал в тени, которую отбрасывала
куча трупов, — вот, должно быть, почему ему удалось остаться незамеченным. Мундир был
черным, а на сапоги не попадало света. И людей поблизости было не так уж много. Они стояли
дальше. Стояли, молча уставившись на бараки. Стены в некоторых местах были выщерблены
пулями. Вместе с этими стенами, свидетелями стольких смертей и страданий, горели имена и
надписи.
Раздался оглушительный треск. Пламя взметнулось еще выше. Крыша барака рухнула
внутрь, подняв в небо тучи искр. 509-й видел, как летели по воздуху горящие куски дерева.
Казалось, будто они летят очень медленно. Один из них спланировал над самой кучей трупов,
зацепился за чью-то ногу, перевернулся и упал на Вебера. Он упал ему на шею.
Лицо Вебера задрожало. От воротника его кителя повалил дым. 509-й мог дотянуться и
сдвинуть горящую доску в сторону. По крайней мере ему казалось, что он мог это сделать. Он не
знал точно, пострадало ли его легкое, и опасался, что от неосторожного движения у него может
хлынуть горлом кровь. Но он не сделал этого движения совсем не поэтому. И не из мести.
