был первый случай открытого неповиновения в лагере. Вскоре последовал новый приказ: всему
лагерю построиться на плацу. Члены подпольного руководства передали по цепочке призыв
оставаться в бараках. На плацу их могли всех перестрелять из пулеметов. Вебер готов был пойти
на крайние меры, но пока еще не решался открыто противодействовать Нойбауеру. Подпольному
руководству удалось узнать через канцелярию, что приказ исходил не от Нойбауера, а
исключительно от Вебера. Вебер велел объявить по лагерной трансляции, что никто не получит
пищи до тех пор, пока не будут выданы двадцать политзаключенных.
В четыре часа поступил приказ от Нойбауера: старосты лагеря должны были немедленно
явиться к нему. Старосты подчинились приказу и отправились к коменданту. Лагерь в глухом
напряжении ждал — вернутся они или нет.
Через полчаса они вернулись обратно. Нойбауер показал им приказ об отправке партии
заключенных. Это был уже второй по счету приказ. Согласно этому приказу две тысячи человек
должны были покинуть лагерь в течение часа. Нойбауер выразил готовность отложить отправку
партии до утра. Члены подпольного руководства лагеря немедленно собрались в лазарете на
экстренное совещание. Первым делом они добились от переметнувшегося к ним врача-эсэсовца,
доктора Хоффманна, обещания, используя свое влияние на Нойбауера, уговорить его отложить
выдачу двадцати политических, а заодно и отменить перекличку. Тогда и распоряжение не
выдавать пищу автоматически стало бы недействительным. Врач сразу же ушел. На тайном
совещании было решено ни в коем случае не выделять утром людей для отправки. А если
эсэсовцы все-таки попытаются согнать в кучу две тысячи человек — прибегнуть к саботажу.
Подбить людей на то, чтобы они прятались как могли, в бараках и вокруг них. Лагерная
полиция, состоявшая из заключенных, тоже поможет. Нетрудно было предположить, что
эсэсовцы сейчас вряд ли горят желанием во что бы то ни стало отличиться по службе. Если не
считать нескольких человек. Об этом сообщил шарфюрер СС Бидер, который тоже считался
своим. Последним они обсудили решение двухсот чешских заключенных: чехи вызвались сами
предложить себя для отправки, если до этого дойдет дело, чтобы тем самым спасти двести
других, которые не вынесли бы этапа.
Вернер сидел в больничном халате неподалеку от тифозного отделения.
— Время работает на нас, — пробормотал он. — Хоффманн еще у Нойбауера?
— Да.
— Если у него ничего не получится, придется действовать самим.
— Силой? — спросил Левинский.
— Не совсем. Скажем, наполовину. Но только завтра утром. Завтра мы станем вдвое
сильней. — Вернер взглянул в окно и вновь принялся за свои таблицы. — Итак, еще раз: хлеба у
нас на четыре дня, если выдавать по одной порции. Мука… Крупы, лапша…
— Ну хорошо, господин доктор, я, так и быть, возьму это на свою ответственность. Значит
— до завтра.
Нойбауер посмотрел врачу вслед и тихонько присвистнул. «Значит, и ты тоже… — подумал
он. — Ну что же, я не возражаю, чем больше, тем лучше. Будем друг другу адвокатами». Он
аккуратно поместил приказ об отправке партии заключенных в свою особую папку. Потом
напечатал на маленькой портативной машинке распоряжение об отсрочке исполнения приказа и
положил его туда же. Папку он спрятал в сейф и тщательно запер дверцу. Приказ сыграл ему на
руку. Он опять достал папку, открыл пишущую машинку и медленно напечатал новый
меморандум — об отмене распоряжения Вебера не выдавать заключенным пищу. Вместо него
он заготовил другой, свой собственный приказ — о выдаче на ужин усиленного пайка всему
лагерю. Мелочи, а польза от них немалая.
