— Никак нет.
— Почему?
— Это выглядело бы так, как будто я не прочь смыться.
Вебер поднял брови и начал медленно покачивать в воздухе ногой, свисавшей со стола.
Солнечный зайчик от его блестящего сапога блуждал по голым стенам, как одинокая светлая
бабочка.
— Значит, ты не боишься?
— Нет. — Штайнбреннер твердо смотрел Веберу в глаза.
— Хорошо. Нам нужны надежные люди. Особенно сейчас.
Вебер уже давно присматривался к Штайнбреннеру. Этот мальчишка нравился ему. В нем
еще осталось что-то от того фанатизма, которым когда-то славились части СС.
— Особенно сейчас, — повторил Вебер. — Нам теперь нужна гвардия гвардии.
Понимаешь?
— Так точно. Думаю, что понимаю.
Штайнбреннер опять покраснел. Вебер был его идеалом. Он слепо благоговел перед ним —
как мальчишка может благоговеть перед вождем индейского племени. Он не раз слышал об
отваге Вебера в рукопашных сражениях 33-го года. Он знал, что в 29-м году Вебер принимал
участие в убийстве пяти рабочих коммунистов и отсидел за это четыре месяца в тюрьме.
Рабочих ночью сорвали с постелей и на глазах у близких забили насмерть ногами. Он слышал и
о свирепых веберовских допросах в гестапо, о его беспощадности к врагам рейха. Все, чего он
желал для себя, было — стать таким же, как его идеал. Он вырос с учением партии. Ему было
семь лет, когда к власти пришел национал-социализм, и теперь он был идеальным продуктом
новой системы воспитания.
— Слишком много народу попало в СС без настоящей проверки, — продолжал Вебер. —
Сейчас станет видно, кто есть кто. Славные времена безделья кончились. Ты это знаешь?
— Так точно. — Штайнбреннер стоял навытяжку.
— У нас здесь уже есть с десяток надежных людей. Лучшие из лучших. — Вебер
испытующе посмотрел на Штайнбреннера. — Приходи сюда сегодня вечером, в половине
девятого. Там посмотрим.
Штайнбреннер восторженно повернулся на каблуках и вышел, печатая шаг. Вебер встал и
обошел вокруг стола. «Вот и еще один… — подумал он. — Уже вполне достаточно, чтобы
подложить старику в последний момент хорошую свинью». Вебер ухмыльнулся. Он давно
заметил, что Нойбауер собирается предстать перед победителями этаким свежевымытым
ангелом, а всю вину свалить на него. Последнее его мало заботило — грехов у него и без
Нойбауера хватало; но он не любил свежевымытых ангелов.
День уныло тащился к вечеру. Эсэсовцы уже почти не появлялись в лагере. Они не знали,
что у заключенных есть оружие, и они совсем не поэтому стали вдруг такими осторожными.
Даже раздобыв еще в сто раз больше наганов, чем у них уже было, заключенные не имели бы ни
малейшего шанса на успех в открытом бою — они ничего не смогли бы сделать против
пулеметов. То, что с недавних пор внушало эсэсовцам страх, — было просто огромное
количество заключенных.
В три часа лагерные громкоговорители прокричали имена двадцати заключенных, которые
должны были через десять минут прибыть к воротам. Это могло означать все, что угодно —
допрос, письмо с воли или смерть. По команде подпольного руководства лагеря названные
двадцать человек мигом исчезли из своих бараков; семеро из них спрятались в Малом лагере.
Приказ повторили еще раз. Все двадцать были политическими. К воротам никто не явился. Это
