— У нас на счету каждый человек. Понадобятся все, кто с нами. Когда рухнет национал-
социализм, впервые окажется, что нет ни одной-единственной партии, готовой взять на себя
политическое руководство. За двенадцать лет они или распались на множество группировок,
или были полностью уничтожены. Все, кто уцелел, ушли в подполье. Мы не знаем, кто они и
сколько их. Для создания новой организации понадобятся люди решительные. В надвигающемся
хаосе проигранной войны существует лишь одна боеспособная партия — национал-социалисты.
Я имею в виду не попутчиков — эти примыкают к любой партии, — я имею в виду ядро. Они
организованно уйдут в подполье и будут ждать своего часа. С этим нам и предстоит бороться. А
для этого нам нужны люди.
«Это Вернер, — подумал 509-й. — Это должен быть он. Но я же знаю, что его нет в живых».
Лица он не мог разглядеть: ночь была безлунная и промозглая.
— Массы большей частью деморализованы, — продолжал говорящий. — Двенадцать лет
террора, бойкота, доносов и страха сделали свое дело. К этому еще надо прибавить проигранную
войну. С помощью скрытого террора и саботажа, из подполья, их можно еще не один год
держать в страхе перед нацистами. Их нужно отвоевать обратно — обманутых и запуганных.
Смешно, но это факт: оппозиция к нацизму лучше всего сохранилась именно в лагерях. Нас
заперли здесь всех вместе. На свободе же наоборот — все группы разогнали. На свободе было
тяжелее поддерживать связь, здесь — гораздо легче. На свободе каждый был вынужден думать в
первую очередь о себе. Здесь же мы черпали силу друг в друге — результат, которого нацисты не
предусмотрели. — Человек рассмеялся. Это был короткий, безрадостный смех.
— Если не считать тех, которые были убиты, — произнес Бергер, — и тех, что умерли.
— Если не считать их. Это верно. Но у нас еще есть люди. Каждый из них стоит целой
сотни.
«Это должен быть Вернер», — подумал 509-й. Вглядевшись, он смог различить в темноте
бесплотный череп аскета. «Уже опять анализирует, организует, ораторствует… Так и остался
фанатиком и теоретиком своей партии».
— Лагеря должны стать ячейками возрождения, — продолжал тихий, ясный голос. — Для
этого пока необходимо решить три наиболее важных задачи. Первая: пассивное или, в самом
крайнем случае, активное сопротивление эсэсовцам, пока они еще в лагере. Вторая:
предотвращение паники и всевозможных эксцессов во время захвата лагеря. Мы должны
показать другим пример дисциплины и благоразумия, не поддаваться голосу мести — о
возмездии позаботятся соответствующие судебные органы, позже…
Голос оборвался: 509-й встал и направился к ним. Это были Левинский, Гольдштейн,
Бергер и незнакомец.
— Вернер… — произнес 509-й.
— Ты кто? — откликнулся тот, пристально всматриваясь во тьму. Затем встал и шагнул
навстречу.
— Я думал, тебя давно уже нет в живых, — сказал 509-й.
Вернер заглянул ему прямо в лицо.
— Коллер, — подсказал ему 509-й.
— Коллер? Ты жив? А я думал, ты давно уже на том свете.
— Я и есть на том свете. Официально.
— Это 509-й, — пояснил Левинский.
— Так это ты 509-й! Это упрощает дело. Я тоже официально мертв.
Они смотрели друг на друга сквозь темень, словно не веря своим глазам. Эту ситуацию
нельзя было назвать необычной. Люди в лагере нередко встречали друзей или знакомых,
которых считали умершими. Но 509-й и Вернер знали друг друга еще до лагеря. Когда-то они
