загнали в лагеря. Прекрасно. А теперь ты сам точно так же хочешь остаться. Чтобы они загнали
в лагерь тебя.
Нойбауер испуганно оглянулся.
— Тихо! Черт побери!.. Где горничная? Если кто-нибудь услышит твои разговоры, — мы
пропали! Народный суд
[15]
не пощадит никого! Достаточно обыкновенного доноса.
—
Горничную я отпустила в город. А почему ты думаешь, что с вами не сделают то же
самое, что вы сделали с другими?
— Кто? Евреи? — Нойбауер рассмеялся. Он вспомнил Бланка и представил себе, как тот
пытает Вебера. — Да они будут рады, что их наконец оставили в покое.
— Не евреи. Американцы и англичане.
Нойбауер опять рассмеялся..
— Американцы и англичане? Этих тем более нечего бояться! Их это вообще не волнует! До
таких внутриполитических вопросов, как наш лагерь, им нет никакого дела. Их интересует
только внешнеполитическая, чисто военная сторона дела. Понимаешь ты это или нет?
— Нет.
— Это демократы. Они обойдутся с нами корректно. Если победят! Что еще бабушка надвое
сказала. Корректно! По-военному. Мы для них будем просто противником, побежденным, так
сказать, в честной борьбе. И больше им от нас ничего не надо! Это их мировоззрение! Русские
— это другое дело. Но они на востоке.
— Ну оставайся, оставайся. Увидишь потом.
— Да, я останусь! И увижу! Может, ты скажешь мне, куда мы вообще могли бы отправиться,
если бы решили уехать?
— Хотя бы в Швейцарию. Мы еще пару лет назад могли бы с бриллиантами…
— Опять «могли бы»! — Нойбауер ударил кулаком по столу. Стоявшая перед ним бутылка с
пивом закачалась. — Могли бы! Могли бы! Как?! Перелететь через границу на украденном
самолете? Ты болтаешь чепуху!
— Нет, не на украденном самолете. Мы могли бы разок-другой провести там отпуск.
Захватив с собой деньги и драгоценности. Две, три, четыре поездки. И каждый раз все оставлять
там. Я знаю людей, которые так и сделали…
Нойбауер подошел к двери, открыл ее и вновь закрыл. Потом вернулся обратно.
— Ты знаешь, что это такое? То, что ты сейчас говоришь? Это чистейшей воды измена!
Тебя бы тут же расстреляли, если бы об этом узнали где следует.
Сельма смотрела ему прямо в лицо. Глаза ее блестели.
— Так в чем же дело? У тебя есть прекрасная возможность лишний раз показать, какой ты
герой. Заодно избавился бы от опасной жены. Ты, наверное, давно мечтаешь об этом…
Нойбауер не выдержал ее взгляда. Отвернувшись, он прошелся по комнате взад и вперед.
Его беспокоило, не прослышала ли Сельма о вдове, которая время от времени приходила к нему.
— Сельма… — сказал он наконец изменившимся голосом. — Ну к чему это все?.. Мы
должны держаться друг за друга! Давай не будем делать глупостей. Нам нужно выстоять —
ничего другого не остается. Я не могу так просто взять и убежать. Я солдат и должен выполнять
приказы. Да и куда бежать? К русским? Нельзя. Прятаться в неоккупированной части Германии?
Гестапо меня быстро отыщет, а что такое гестапо, тебе не надо объяснять! К американцам или
англичанам? Тоже не выход. Уж лучше дожидаться их здесь, иначе это будет выглядеть так, как
будто я чего-то боюсь. Я все взвесил, поверь мне. Нам нужно выстоять — ничего другого не
остается.
— Да.
Нойбауер удивленно вскинул глаза.
