Эрих Ремарк: «Возвращение»
33
раскинулся город. Луна отражается в реке. Башни словно парят в воздухе, и непостижимая ти-
шина разлита кругом.
Я стою некоторое время, потом иду обратно, опять к улицам, к жилью. Дома я бесшумно,
ощупью поднимаюсь по лестнице. Старики мои уже спят. Я слышу их дыхание: тихое дыхание
матери и хриплое – отца. Мне стыдно, что я вернулся так поздно.
В своей комнате я зажигаю свет. На кровати постлано ослепительно свежее белье. Одеяло
откинуто. Я сажусь на постель и задумываюсь. Потом я чувствую усталость. Машинально вытя-
гиваюсь и хочу накинуть на себя одеяло. Но вдруг вскакиваю: я совершенно забыл, что надо раз-
деться. Ведь на фронте мы никогда не раздевались. Медленно стаскиваю с себя куртку и ставлю
в угол сапоги. И вдруг замечаю, что в ногах кровати лежит ночная рубашка. О таких вещах я и
вовсе забыл. Я надеваю ее. И вдруг, когда я, голый, дрожа от холода, натягиваю ее на себя, меня
захлестывает какое-то незнакомое чувство. Я мну и ощупываю одеяло, я зарываюсь в подушки и
прижимаю их к себе, я погружаюсь в них, в сон, и снова в жизнь, и ощущаю одно: я здесь, да, да,
я здесь!
3
Мы с Альбертом сидим в кафе Майера у окна. Перед нами на круглом мраморном столике
две чашки остывшего кофе. Мы сидим здесь битых три часа и все не можем решиться выпить
эту горькую бурду. И это мы, привыкшие на фронте ко всякой дряни. Но в этих чашках, навер-
ное, отвар каменного угля, не иначе.
Занято всего три столика. За одним какие-то спекулянты уговариваются насчет вагона про-
довольствия, за другим супружеская чета углубилась в газеты, за третьим сидим мы и нежим
свои отвыкшие от хорошей жизни задницы на красном плюше диванов.
Занавески грязные, кельнерша зевает, воздух спертый, и, в сущности, хорошего здесь мало,
но для нас его – уйма. Мы уютно расположились, времени у нас хоть отбавляй, играет музыка, и
мы смотрим в окно. Мы долго лишены были всего этого.
Мы сидим без конца. Вот уж все три музыканта складывают свои инструменты, а кельнер-
ша в нетерпении все сужает и сужает круги около нашего столика. Наконец мы платим и выхо-
дим на вечерние улицы. Как чудесно не спеша переходить от витрины к витрине, ни о чем не
думать и чувствовать себя независимым человеком!
На Штубенштрассе мы останавливаемся.
– Не зайти ли нам к Беккеру? – предлагаю я.
– Давай заглянем, – соглашается Альберт. – То-то удивится!
В беккеровской лавке мы провели часть наших школьных лет. Там можно было купить все,
что душе угодно: тетради, рисовальные принадлежности, сачки для ловли бабочек, аквариумы,
коллекции марок, подержанные книги и «ключи» к алгебраическим задачникам. У Беккера мы
пропадали часами; у него мы украдкой курили и назначали первые тайные свидания с ученицами
городской школы. Беккеру мы поверяли наши тайны.
Входим. По углам несколько школьников быстро прячут в согнутых ладонях дымящиеся
папиросы. Мы улыбаемся и слегка подтягиваемся. Подходит продавщица и спрашивает, что нам
угодно.
– Мы хотели бы поговорить с господином Беккером лично.
Девушка медлит…
– Не могу ли я заменить его?
– Нет, фройляйн, – возражаю я, – вы не можете его заменить. Доложите, пожалуйста, гос-
подину Беккеру.
Она уходит. Мы с Альбертом переглядываемся и, довольные своей затеей, ждем, заложив
руки в карманы. Вот будет встреча!
На дверях конторы звенит хорошо знакомый колокольчик. Выходит Беккер – щуплый, се-
денький и неопрятный, как всегда. Минутку он, прищурившись, глядит на нас, затем узнает.
– Смотрите-ка! – восклицает он. – Биркхольц и Троске! Вернулись, значит?
– Да, – живо откликаемся мы, ожидая, что тут-то и начнется.
– Вот и прекрасно! А что вам угодно? Сигарет?
Мы смущены. Мы, собственно, ничего не собирались покупать, нам это и в голову не при-
