радиокомментатора.
Ползущие еще торопливее заскребли асфальт, еще громче зашуршали и заскулили. Двое из
них, лежа на животе, изо всех сил работали руками и ногами, не двигаясь с места, словно
пловцы, борющиеся с сильным течением. Кто-то плакал фальцетом.
— Пищит, как мышь, — заметил Штайнбреннер, не отрывая глаз от секундной стрелки. —
Еще пятнадцать секунд!
Раздался новый выстрел. На этот раз стреляли не в воздух. Заключенный, неподвижно
лежавший ничком, вздрогнул, вытянулся и, казалось, еще сильнее прижался к земле. Вокруг
головы его расплылась, словно нимб, черная лужа. Молившийся рядом с ним заключенный
попытался вскочить на ноги. Ему удалось встать на одно колено, но он тут же потерял
равновесие, упал набок и перевалился на спину. Судорожно зажмурив глаза, он продолжал
шевелить руками и ногами, словно не замечал, что месит воздух, как младенец в люльке. Это
зрелище вызвало взрыв хохота.
— Как ты его собираешь сделать, Роберт? — спросил один из эсэсовцев шарфюрера,
который только что застрелил первого. — Сзади через грудь или сбоку через нос?
Роберт не спеша обошел вокруг барахтавшейся жертвы. Задумчиво посмотрел на нее
несколько секунд, остановившись сзади, и выстрелил сбоку в голову. Тело, лежащее перед ним,
вздрогнуло, выгнулось и обмякло, несколько раз тяжело ударив башмаками по асфальту. Одна
нога слегка согнулась в колене, медленно выпрямилась, еще раз согнулась и выпрямилась…
— Этот у тебя не получился, Роберт.
— Получился, — равнодушно возразил Роберт, даже не взглянув на своего критика. — Это
просто мышца сокращается. Нерв.
— Все! — объявил Штайнбреннер. — Ваше время истекло! Ворота закрываются!
Часовые и в самом деле начали медленно закрывать ворота. Раздался вопль ужаса.
— Ну, ну, ну! Не все сразу, господа! — покрикивал Штайнбреннер с сияющими глазами. —
Прошу вас, соблюдайте порядок, не толкайтесь! А еще говорят, что нас здесь не любят!
Трое так и не добрались до ворот. Они лежали на дороге в нескольких метрах друг от друга.
Двоих Роберт спокойно прикончил выстрелами в затылок. С третьим пришлось повозиться. Он
не спускал с Роберта глаз, и как только тот заходил сзади, он поворачивался и смотрел на него
снизу вверх, стараясь хоть на несколько секунд отсрочить выстрел. Дважды Роберт терпеливо
менял позицию, и каждый раз он в отчаянном рывке успевал повернуться настолько, чтобы
видеть его.
— Как хочешь, — пожав плечами, сказал наконец Роберт и выстрелил ему в лицо.
— Это будет сорок, — прибавил он, пряча пистолет в кобуру.
— Сорок, которых ты уложил? — поинтересовался Штайнбреннер.
Роберт кивнул:
— В этот раз.
— Черт возьми, да ты, оказывается, парень не промах! — воскликнул Штайнбреннер, с
восхищением и завистью глядя на него, словно он только что установил спортивный рекорд.
Роберт был всего на два-три года старше его. — Вот это я понимаю!..
К ним подошел эсэсовец постарше, обершарфюрер.
— Вы все никак не настреляетесь! — заворчал он. — Вам, конечно, наплевать, что нам
опять устроят театр из-за этих проклятых бумаг. Они тут выкобениваются, как будто им
пригнали одних королей и принцев!..
Регистрация вновь прибывших заключенных длилась уже три часа. За это время тридцать
шесть человек потеряли сознание. Четверо из них тут же скончались. За целый день эсэсовцы не
