никакой пользы. Тому, кто умирает, уже не нужна пища.
Нойбауер кивнул.
— И все же… Вы знаете мое правило: гуманность, пока позволяет обстановка. Конечно,
если обстановка не позволяет — тут уж ничего не поделаешь, приказ есть приказ.
Они теперь уже оба стояли у окна и курили. Их спокойный, неспешный разговор напоминал
деловую беседу двух честных торговцев скотом на бойне. За окном, на грядках, со всех сторон
окружавших дом коменданта, работали заключенные.
— Я велел посадить по бокам ирисы и нарциссы, — сказал Нойбауер. — Желтый и синий
цвет — прекрасное сочетание.
— Да, — ответил Вебер без энтузиазма.
Нойбауер рассмеялся:
— Да вам это, наверное, совсем не интересно, а?
— Честно говоря, не очень. Я люблю кегли.
— Тоже хорошо. — Нойбауер несколько секунд молча наблюдал, как работают
заключенные. — А чем занимается наш оркестр? По-моему, эти друзья совсем разленились.
— Они встречают и провожают рабочие команды и играют два раза в неделю после обеда.
— После обеда рабочие команды их все равно не слышат. Распорядитесь-ка, чтобы они
играли еще один час после вечерней поверки. Это пойдет людям на пользу. Это их отвлечет.
Особенно, когда мы снизим нормы питания…
— Хорошо. Я распоряжусь, чтобы они играли после вечерней поверки.
— Ну вот, пожалуй, и все, что мне хотелось обсудить с вами. Я рад, что мы так хорошо
понимаем друг друга.
Нойбауер вернулся к столу, выдвинул нижний ящик и достал из него маленькую коробочку.
— А на прощание, дорогой Вебер, разрешите мне преподнести вам маленький сюрприз. Вот
— только сегодня прислали. Думаю, вам будет приятно.
Вебер открыл коробочку. В ней лежал орден «За боевые заслуги».
Нойбауер с удивлением заметил, что Вебер покраснел. Этого он ожидал меньше всего.
— А вот удостоверение к нему. Вы давно уже заслужили это. Мы ведь с вами в каком-то
смысле тоже на фронте. И прошу вас, ни слова больше об этом. — Он протянул Веберу руку. —
Суровые времена. Мы должны выстоять.
Вебер ушел. Нойбауер покачал головой. Результат этого маленького фокуса с орденом
превзошел все ожидания. Все-таки что бы там ни говорили — у каждого есть свое слабое место.
Он постоял некоторое время в раздумье перед большой пестрой картой Европы, висевшей
напротив портрета Гитлера. Расположение флажков на ней уже не соответствовало
действительности. Они все еще находились в глубине России. Нойбауер из суеверия не
передвинул их обратно, надеясь, что рано или поздно они вновь станут объективным
отражением успехов германского вермахта. Он вздохнул, подошел к столу и, взяв в руки вазу с
фиалками, втянул в себя их сладкий аромат. Неясная мысль скользнула по поверхности его
сознания. «Вот что такое — мы, лучшие из нас!.. — подумал он, глубоко растроганный. — Для
всего есть место в нашей душе. Железная дисциплина в исторические минуты — и в то же время
глубокие, трепетные сердца. Фюрер со своей любовью к детям. Геринг, друг животных… — Он
еще раз вдохнул аромат цветов. — Я, разом лишившийся ста тридцати тысяч марок, не только не
пал духом, но еще и сохранил способность чувствовать прекрасное! Не-ет, нас голыми руками не
возьмешь!.. Кстати, с оркестром это я очень даже недурно придумал. Как раз сегодня вечером
приезжают Сельма с Фрейей. Это будет сногсшибательный эффект.»
Он сел за пишущую машинку и напечатал двумя толстыми пальцами приказ для оркестра.
Специально для своего личного архива. Как и распоряжение освободить от работ слабых
