— Этой ночью они не вернутся, — сказал Нойбауер без особой уверенности в голосе. —
Весь город горит. Что им тут еще бомбить?
— Твой дом. Твою торговую фирму. Твой сад. Они ведь еще стоят, верно?
Нойбауер подавил в себе злость и внезапный страх при мысли, что так, возможно, и будет.
— Что ты болтаешь! Так они тебе и прилетели — специально, чтобы разбомбить мой дом,
мой сад!..
— Другие дома. Другие магазины. Другие фабрики. Они найдут, что бомбить.
— Сельма…
— Можешь говорить, что хочешь — я перебираюсь к тебе! — Лицо ее вновь
раскраснелось. — Я перебираюсь к тебе в лагерь, даже если мне придется спать вместе с
заключенными! Я не останусь в городе! В этой мышеловке! Я не хочу погибать! Тебе, конечно,
все это безразлично — лишь бы самому быть в безопасности! Подальше от греха! Как всегда! А
мы должны за тебя отдуваться! Ты всегда был таким!
— Я никогда не был таким, — с обидой в голосе ответил Нойбауер. — И ты это знаешь!
Посмотри на свои платья! На свои туфли! Пеньюары! Все из Парижа! Кто тебе все это покупал?
А шуба? А меховое одеяло? Специально для тебя присланы из Варшавы по моему приказу…
Загляни в погреб! Посмотри на свой дом! Я тебе создал все условия!
— Ты забыл только одно — гроб. Но еще не поздно его заказать, если поторопиться: завтра
утром гробы будут очень дорого стоить. В Германии их уже почти не осталось. Но для тебя ведь
это не проблема — ты можешь приказать там наверху, у себя в лагере, чтобы для меня срочно
сколотили гроб. У тебя ведь хватает людей.
— Вот как ты меня отблагодарила!.. Вот, значит, твоя благодарность за все, что я для тебя
сделал, рискуя собственной шеей! Вот она, твоя благодарность!..
Сельма Нойбауер не слушала мужа.
— Я не хочу сгореть заживо! Я не хочу, чтобы меня разорвало на куски! — Она повернулась
к дочери. — Фрейя! Ты слышишь, что говорит твой отец? Твой родной отец! Все, что нам от
него нужно — это спать в его доме, там наверху. И больше ничего. Мы хотим всего лишь спасти
нашу жизнь. А он отказывает нам. «Партия»! «Что скажет Дитц?» А что твой Дитц говорит
насчет бомб? Почему партия ничего не делает, чтобы их не было? «Партия»…
— Тихо, Сельма!
— «Тихо, Сельма!» Ты слышишь, Фрейя? «Тихо!», «Стоять смирно!», «Умирать молча!»,
«Тихо, Сельма!» — это все, что он знает!
— Пятьдесят тысяч человек в таком же положении, как и мы… — устало произнес
Нойбауер. — Все…
— Мне наплевать на твои пятьдесят тысяч человек! Эти пятьдесят тысяч человек тоже не
заплачут по мне, если я сдохну. Прибереги свою статистику для партийных собраний.
— Боже мой…
— Что? «Боже»?.. Где это ты увидел Бога? Вы ведь его прогнали! И не смей даже заикаться
о Боге!
«Почему я не влеплю ей разок-другой? — думал Нойбауер. — Отчего я вдруг так устал? А
хорошо бы ей врезать!.. Показать характер! Сказать свое слово! Потерять сто тысяч марок и
после этого терпеть бабскую истерику! Не-ет, надо ей напомнить, кто глава семьи… Спасти!
Что? Что спасти? Где?»
Он опустился в кресло. Он не знал, что это превосходное, обтянутое гобеленом кресло
восемнадцатого века когда-то принадлежало графине Ламбер, — для него это было просто
кресло, которое богато выглядит, из-за чего он и купил его вместе с некоторыми другими
вещами у одного майора, вернувшегося из Парижа.
