237 / 374
Стивен Кинг: «Волки Кальи»
ром, в котором чувствовал себя, как дома. Отдавал предпочтение заведениям, которые напо-
минали мне «Американо» или «Бларни стоун» в Нью-Йорке.
– Другими словами, тебе нравилось не только выпить, но и закусить чем-нибудь горя-
чим, – вставил Эдди.
– Совершенно верно, – во взгляде Каллагэна ясно читалось, что он видит в Эдди
родственную душу. – И я вел себя пристойно до самого отъезда из города. То есть напивался
в моем любимом баре, а заканчивал вечер, орал, ползал по земле, блевал, в другом месте.
Обычно, al fresco.
– Что… – начал Джейк.
– Это значит, на свежем воздухе, сладенький, – пояснила Сюзанна. Взъерошила ему во-
лосы, потом скривилась и прижала руку к животу.
– Ты в порядке, сэй? – спросила Розалита.
– Да, но иногда пучит живот. Ничего страшного, пара глотков воды все исправит.
Розалита поднялась, похлопала Каллагэна по плечу.
– Продолжай, отец, а не то мы просидим здесь до двух ночи и горные кошки придут из
пустоши до того, как ты закончишь.
– Хорошо, – кивнул Каллагэн. – Я пил, пил каждый вечер, и всем, кто хотел слушать,
рассказывал о Люпе, Роуэне, его сестре, чернокожем, который подвозил меня в округе Исса-
куена и Руте, возможно, очень веселой, но определенно не сиамской кошке.
Так продолжалось, пока я не оказался в Топике. В конце зимы 1982 года. Вот там я и
достиг дна. Вы знаете, что это такое, достигнуть дна?
После долгой паузы все кивнули. Джейк думал об уроке мисс Эйвери и экзаменацион-
ном сочинении, Сюзанна вспомнила «Оксфорд Миссисипи», Эдди – берег Западного моря,
где он наклонился над человеком, который стал его дином, старшим, с намерением пере-
резать ему горло, потому что Роланд не разрешал пройти через одну из волшебных дверей за
дозой героина.
– Для меня дном стала тюремная камера, – уточнил Каллагэн. – Осознал я это ранним
утром, относительно трезвым. Я находился не в обезьяннике для пьяниц, а именно в камере,
с одеялом на койке и даже сиденьем на унитазе. В сравнении с местами, где мне довелось
побывать, я попал в номер роскошного отеля. Единственно, что мешало, какой-то кретин,
выкрикивающий фамилии… и эта песня.
12
Свет, падающий через маленькое, забранное решеткой окно, серый, вот и кожа у него
в таком свете серая. А руки грязные и в царапинах. Под некоторыми ногтями черное
(грязь), под другими – бурое (засохшая кровь). Он смутно помнит, что дрался с кем-то, на-
зывавшем его сэр, и понимает, что в камеру, возможно, попал по очень популярной статье
48 уголовного законодательства: нападение на сотрудника полиции, находящегося при ис-
полнении. В голове постепенно проясняется, он вспоминает, что коп был совсем ребенок
(должно быть, в Топике берут в полицию и детей, стоит им научиться пользоваться
горшком). Он еще пытался объяснить ему, что всегда ищет новых приключений и всегда
носит шапку, потому что у него на лбу отметина Каина. «Выглядит, как крест, – он вспо-
минает, что произносил эти слова (или пытался произнести), – но это Ошмешина Хаина».
Со скобами в местах переломов, удерживающими вместе куски челюсти, произнести лучше
«отметина Каина» у него не получалось.
Вчера он, конечно, крепко набрался, но сегодня чувствует себя не так уж и плохо, сидя
на койке, приглаживая рукой взлохмаченные волосы. Во рту вкус не очень, такое ощущение,
что Рута, сиамская кошка, воспользовалась им вместо туалета, если уж хотите знать
правду, зато голова не болит, как обычно бывает после пьянки. Если бы только смолкли эти
крики. Но в конце коридора кто-то выкрикивает фамилии из бесконечного списка, строго
по алфавиту. А чуть ближе другой человек поет его наименее любимую песню: «Кто-то
спас, кто-то спас, кто-то сегодня спас мне жизнь…»
– Нейлор!.. Ноутон!.. О’Коннор!.. Ословски!.. Осмер!.. О’Шоннесси!..
И только до него доходит, что песню поет он сам, как в голенях начинается дрожь.
237