244 / 374
Стивен Кинг: «Волки Кальи»
сумасшедшей скоростью.
Возник свет. Я увидел свет в темноте. Подумал, что у меня посмертные ощущения а-ля
Кюблер-Росс, и пошел к свету. Для меня не имело значения, куда я выйду, если не превра-
щусь в кровавое месиво на Мичиган-авеню, окруженное толпой зевак. Но я не понимал, как
такое могло случиться. Упав с тридцать третьего этажа, в сознание не приходят.
И я хотел уйти как можно дальше от колокольцев. Но они звучали все громче. Глаза на-
чали слезиться. Уши – болеть. Я радовался, что у меня по-прежнему были глаза и уши, но
колокольца заглушали эту радость.
Я подумал: «Я должен успеть выскочить в свет». Рванулся к нему. И…
18
Он открывает глаза, но еще до того, как открыл их, улавливает запах. Запах сена,
очень слабый, почти что сошедший на нет. Можно сказать, призрак запаха. И он? Он
тоже призрак?
Он садится, оглядывается. Если это жизнь после жизни, то все святые книги мира,
включая ту, по которой он читал проповеди, неправильные. Потому что это не небеса и не
ад: он – в конюшне. На полу валяются выцветшие добела соломинки, должно быть, лежат
тут с незапамятных времен. В дожатых стенах щелки, через которые струится яркий
свет. Это свет, за которым он следовал из тьмы, думает он. И он думает: «Это свет пу-
стыни». Есть конкретные основания для такого вывода? Возможно. Воздух сухой, когда он
втягивает его через нос. Словно воздух другой планеты.
«Может, так и есть, – думает он. – Может это планета После Жизни».
Мелодия колокольцев, восхитительная и ужасная, слышна, но звуки ее все тише…
тише… пропадают. Он слышит легкий шорох горячего ветра. Ему удается проникнуть в
стойло сквозь щели, и он поднимает с пола несколько соломинок. Они, правда, тут же пада-
ют вниз.
Раздается новый звук. Аритмичные удары. Судя по звукам, издает их машина, в кото-
рой что-то сломалось. Он встает. В стойле жарко, ладони и лицо покрыты потом. Он
оглядывает себя и видит, что парадный костюм, приобретенный в магазине мужской оде-
жды «Великая река» исчез. Он в джинсах и рубашке из «шамбре». На ногах – потрепанные
сапоги со стоптанными каблуками. Выглядят они так, словно он отшагал в них многие
мили. Он наклоняется и ощупывает ноги. Ни переломов, ни синяков. Ощупывает руки. Целы.
Пытается щелкнуть пальцами. Получается, раздается сухой звук, словно сломался сучок.
Он думает: «А если вся моя жизнь – сон? И вот это – реальность? Если так, кто я и
что здесь делаю?»
Из теней за его спиной доносятся звуки ударов: «Бух – БУХ – бух – БУХ – бух –
БУХ…»
Он поворачивает на звуки и ахает, увидев, что стоит перед ним. А стоит, посреди
пустой конюшни, дверь. Не вделана в стену, стоит сама по себе. Петли есть, но, насколько
он видит, крепятся к воздуху. На двери написаны какие-то иероглифы. Прочитать их он не
может. Подходит ближе, словно надеется, что уменьшение расстояние до двери поможет
понять, что к чему. Где-то помогает. Потому что он видит, что ручка двери хрустальная,
а на ней выгравирована роза. Он читал Томаса Вульфа: камень, роза, ненайденная дверь; ка-
мень, роза, дверь. Камня нет, но, возможно, слово, которое обозначают иероглифы – ка-
мень.
«Нет, – думает он. – Нет, слово: НЕНАЙДЕННАЯ. Может, камень – это я».
Он протягивает руку и прикасается к хрустальной ручке. Возможно, это сигнал,
(«знамение», – думает он) потому что удары смолкают. Очень слабо, очень далеко, ну,
очень далеко, он слышит колокольца. Пытается повернуть ручку. Она не поворачивается.
Ни по часовой стрелке, ни против. Ни на йоту. Словно залита бетоном. Когда он убирает
руку, стихает и мелодия колокольцев.
Он обходит дверь, и дверь исчезает. Замыкает круг, и дверь возвращается. Медленно
еще трижды обходит дверь, отмечая то место, где она теряет толщину и где обретает
ее вновь. Потом обходит дверь в обратном направлении. Результат тот же. Что за черт?
244