509-й взял со стола листок. Глаза плохо слушались его, несколько машинописных строк
путались и расплывались.
— Ты еще и читать тут собрался? — Вебер толкнул его. — Подписывай, пес шелудивый!
Того, что 509-й успел прочесть, было вполне достаточно: «…изъявляю добровольное
желание…» Он положил листок обратно на стол. Вот она — последняя, отчаянная попытка! Это
и имел в виду писарь.
— А ну живее, дохлая кляча! Или ты хочешь, чтобы я тебе помог?
— Я не изъявляю добровольного желания, — сказал 509-й.
Капо уставился на него, раскрыв рот. Писари изумленно подняли головы, но тут же
уткнулись в свои бумаги. Наступила гробовая тишина.
— Что? — переспросил Вебер, еще не веря своим ушам.
509-й набрал в грудь воздуха.
— Я не изъявляю добровольного желания.
— Значит, ты отказываешься подписать бумагу?
— Да.
Вебер провел языком по губам.
— Так. Значит, ты не подпишешь? — Он взял левую руку 509-го, завел ее за спину и рванул
вверх. 509-й упал. Вебер крепко держал его вывернутую руку, и теперь, потянув ее вверх, он
приподнял 509-го от пола и наступил ему на спину. 509-й вскрикнул и затих.
Вебер взял его второй рукой за шиворот и поставил на ноги, но тот опять повалился на пол.
— Слабак! — презрительно буркнул Вебер. Потом, открыв дверь в соседнюю комнату,
позвал:
— Кляйнерт! Михель! Возьмите-ка эту кисейную барышню и приведите в чувство. Оставьте
его там. Я сейчас приду.
509-го выволокли из комнаты.
— Давай! — обратился Вебер к Бухеру. — Подписывай!
Бухера била дрожь. Он не хотел дрожать, но ничего не мог с собой поделать. Он вдруг
остался один. 509-го с ним больше не было. Все в нем кричало о смирении. Он чувствовал, что
если сейчас же не сделает того, что сделал 509-й, то будет поздно, и он послушно, как автомат,
исполнит любой приказ.
— Я тоже не подпишу, — пролепетал он.
Вебер ухмыльнулся.
— Смотри-ка! Еще один… Прямо как в старые добрые времена!
Бухер даже не успел почувствовать удара. Его мгновенно проглотила черная ревущая бездна.
Очнувшись, он увидел над собой Вебера. «509-й… — подумал он тупо. — 509-й на двадцать лет
старше меня. С ним он сделал то же самое. Я должен продержаться!» В ту же секунду какой-то
свирепый дракон впился железными когтями в его плечи, обдав их невыносимым жаром из
огнедышащей глотки, и все вновь пропало.
Во второй раз он очнулся уже в другом помещении, лежа на цементном полу, рядом с 509-
м. Откуда-то издалека, словно сквозь шум прибоя, доносился голос Вебера:
— Я мог бы заставить кого-нибудь расписаться за вас и весь разговор. Но я не сделаю этого.
Для начала я спокойно, не спеша, сломлю ваше упрямство. Вы сами подпишете. Вы будете
ползать на коленях и умолять меня, чтобы я позволил вам подписать бумагу. Если, конечно, вы
еще в состоянии будете это сделать.
Голова Вебера четко выделялась на фоне видневшегося в окне неба. 509-му она показалась
огромной. Эта голова означала смерть, а небо за ней — жизнь. Жизнь! Плевать, какая! Разбитая,
вшивая, окровавленная — прожить еще хоть час, хоть минуту, несмотря ни на что! Но тут опять
