ничего не поделаешь.
Визе не ответил на улыбку.
— Дурачье! — презрительно бросил он в сторону 509-го и Бухера. — На этот раз речь
действительно шла о простых опытах по искусственному вскармливанию.
Нойбауер выпустил облако дыма из рта.
— Тем лучше — двойное наказание, за несоблюдение субординации. Впрочем, если хотите,
можете попробовать еще раз, может быть, вам удастся найти еще двух добровольцев, господин
доктор.
— Благодарю вас, — холодно ответил Визе.
Проводив капитана, Нойбауер вернулся в комнату, окутанный синим облаком табачного
дыма. 509-й почувствовал его запах и вдруг ощутил в легких жгучую, немилосердную
потребность в никотине. Она, казалось, не имела к нему самому никакого отношения; это была
какая-то чужая, посторонняя потребность, которая словно когтями впилась в его легкие. Сам
того не замечая, он глубоко дышал, стараясь уловить хоть крохотную часть этого дыма, и
одновременно следил краем глаза за Нойбауером. Он никак не мог понять, почему их не
отправили с Визе. Наконец, его осенило. Было только одно объяснение: они отказались
выполнить приказ офицера СС и должны теперь за это подвергнуться публичному наказанию.
Вид наказания не вызывал сомнений. Здесь людей вешали за неподчинение простому капо, не
говоря уже об офицерах. Он понял, что совершил ошибку, отказавшись подписать бумагу. У Визе
они все-таки имели бы маленький шанс. А теперь их уже ничто не спасет.
Мучительное раскаяние сдавило ему горло, свело судорогой желудок, затмило разум, и в то
же время он странно-отчетливо чувствовал безумное, испепеляющее желание курить.
Нойбауер вгляделся в номер на груди 509-го. Это был маленький номер.
— Давно в лагере? — спросил он.
— Десять лет, господин оберштурмбаннфюрер.
Десять лет. Нойбауер и не подозревал, что в лагере еще были заключенные, попавшие сюда
в первые годы режима. «Это лишний раз подтверждает, что на меня им грех жаловаться, —
подумал он. — Не много наберется лагерей, в которых еще остались такие старожилы. — Он
затянулся. — В один прекрасный день это может обернуться выгодой. Никогда не знаешь, что
будет завтра.»
Вошел Вебер. Нойбауер вынул из рта сигару и рыгнул. На завтрак ему подавали яичницу-
болтунью с копченой колбасой, одно из его любимых блюд.
— Оберштурмфюрер Вебер, — сказал он. — Такого приказа не было, — он кивнул в
сторону 509-го и Бухера.
Вебер молча смотрел на него. Он ждал шутки. Но шутки не последовало.
— Мы повесим их сегодня вечером, во время поверки, — сказал он, наконец.
Нойбауер опять рыгнул.
— Такого приказа не было, — повторил он. — Кстати, зачем вы делаете это сами?
Вебер медлил с ответом. Он не понимал, с чего это Нойбауер вдруг стал уделять внимание
таким мелочам.
— Для такой работы у вас хватает подчиненных, — продолжал Нойбауер. Вебер в
последнее время стал чересчур самостоятельным. Пожалуй, это ему не повредит, если он
лишний раз вспомнит, кто здесь отдает приказы. — Что с вами, Вебер? Нервы сдают?
— Нет.
Нойбауер повернулся к 509-му и Бухеру. Повесить, говорит Вебер. Правильно, конечно. Но
зачем? День оказался совсем не таким уж плохим, каким он представлялся ему утром. А кроме
того, Веберу следовало бы показать, что не все обязательно должно быть так, как ему хотелось
