Гольдштейн кивнул.
Носильщики приближались к Малому лагерю. В небе неистовствовало пламя заката. Бараки
по правую сторону от дороги были озарены этим светом. Слева все затаилось в темно-синем
мраке; лица людей здесь, как всегда, были бледны и размыты, в то время как на
противоположной стороне они, казалось, светились изнутри, овеянные каким-то загадочным,
словно внезапно с небес пролившимся светом спасенной Жизни. Носильщики шли прямо сквозь
этот свет. В нем отчетливо были видны пятна крови и грязи на лицах и одеждах двух узников,
лежавших на носилках, и они, эти два жалких, истерзанных пленника, теперь вдруг стали
похожи на раненых героев во главе скорбно-триумфального шествия. Они не сдались. Они еще
были живы. Они победили.
Бергер трудился над ними, не покладая рук. Лебенталь раздобыл где-то похлебку из
брюквы. Они попили немного воды и снова провалились в тяжелый, близкий к обмороку сон.
Потом — через час, а может быть, через день — 509-й почувствовал, медленно поднимаясь со
дна какого-то черного глубокого колодца, как руки его коснулось что-то теплое и мягкое.
Робкое, мимолетное воспоминание. Где-то далеко-далеко. Тепло. Он открыл глаза.
«Овчарка» еще раз лизнула его в руку.
— Воды… — прошептал 509-й.
Бергер, занятый тем, что смазывал их ссадины и царапины йодом, поднял голову, взял
жестяную банку с супом и поднес ее к губам 509-го:
— На, попей.
509-й сделал несколько глотков.
— Что с Бухером? — спросил он, с трудом выговаривая слова.
— Лежит рядом с тобой, — ответил Бергер. — Жив, — добавил он, заметив, что 509-й
собирается спросить еще что-то. — Отдыхай.
На вечерней поверке должны были присутствовать все без исключения. Их вынесли из
барака и положили на землю рядом с больными, которые не могли ходить. Уже давно стемнело,
однако ночь была светлой.
Рапорт принимал блокфюрер Больте.
— Эти двое готовы, — сказал он, вглядевшись в лица 509-го и Бухера с таким выражением,
с каким смотрят на раздавленное насекомое. — Почему они лежат вместе с больными?
— Они еще живы, господин шарфюрер.
— Пока, — вставил староста блока Хандке.
— Не сегодня, так завтра. Им прямая дорога через трубу, даю голову на отсечение.
Больте ушел. Он очень торопился. У него завелось немного деньжат, и ему не терпелось
сыграть в карты.
— Разойдись! — скомандовали старосты блоков. — Дежурные, на месте!
Ветераны осторожно понесли 509-го и Бухера обратно в барак. Хандке, заметив это,
осклабился:
— Они что у вас — фарфоровые, а?
Ему никто не ответил. Он постоял еще с минуту, словно раздумывая, куда податься, и
наконец, ушел.
— Скотина! — прорычал Вестхоф и плюнул ему вслед. — Дерьмо вонючее!
Бергер пристально посмотрел на него. Вестхофа давно уже терзал лагерный коллер. Он был
беспокоен, подолгу о чем-то думал с мрачным видом, разговаривал сам с собой, легко
раздражался и постоянно скандалил.
— Уймись! — резко оборвал его Бергер. — Не устраивай здесь спектакль. Мы и без тебя
