Эдмона Ростана.
Ирония — это все, что нам остается, — подумала Лилиан. — И иногда, например при таких
проповедях, как эта, ирония весьма соблазнительна.
Она наблюдала за Клерфэ, который так пристально разглядывал лица прохожих, что не
замечал ее, хотя она сидела в десяти шагах от него.
— Если бы все ваши желания исполнялись, чего бы вы потребовали от судьбы? Какое ваше
самое большое желание? — спросила она Жерара.
— Я хочу только несбыточного, — не задумываясь, ответил поэт.
Лилиан с благодарностью взглянула на него.
— Тогда вам нечего больше желать, — сказала она. — Вы все уже имеете.
— Я и не желаю себе ничего, кроме такой слушательницы, как вы! — заявил Жерар с
мрачной галантностью и прогнал художника, который закончил портрет Лилиан и подошел к их
столику. — Навсегда. Вы понимаете меня!
— Дайте сюда ваш рисунок, — сказал Клерфэ разочарованному художнику.
Он вошел в кафе и сейчас неодобрительно разглядывал Жерара.
— Убирайтесь, — сказал Жерар. — Разве вы не видите, что мы разговариваем? Черт
побери, нам и без вас достаточно мешают. Гарсон, еще две рюмки перно! Выкиньте этого
господина вон.
— Три, — сказал Клерфэ, садясь.
Художник продолжал стоять молча около него в весьма красноречивой позе. Клерфэ дал
ему денег.
— Здесь очень мило, — сказал он, обращаясь к Лилиан. — Жаль, что мы раньше сюда не
ходили.
— Кто вы, незваный гость? — спросил Жерар, все еще почти уверенный в том, что Клерфэ
что-то вроде сутенера, который прибегает к обычным хитростям, чтобы познакомиться с
Лилиан.
— Я, сын мой, директор сумасшедшего дома Сен-Жермен де Пре, а эта дама — одна из
наших пациенток. Сегодня у нее выходной. Что-нибудь уже случилось? Я опоздал? Гарсон,
заберите нож. И вилку тоже.
Любопытство пересилило в поэте скептицизм.
— В самом деле? — зашептал он. — Я всегда мечтал о том…
— Можете говорить громко, — прервал его Клерфэ. — Больной нравится ее положение.
Абсолютная безнаказанность. Она не подчиняется никаким законам, что бы она ни сделала,
вплоть до убийства, — ее оправдают.
Лилиан засмеялась.
— Дело обстоит как раз наоборот, — сказала она, обращаясь к Жерару. — Этот человек —
мой бывший муж. Он убежал из психиатрической лечебницы. Для его заболевания характерно
то, что он считает сумасшедшей меня.
Поэт был не дурак. Кроме того, он был француз. Поняв все, он поднялся с очаровательной
улыбкой.
— Некоторые люди уходят слишком поздно, а некоторые — слишком рано, — заявил он, —
надо уходить вовремя… так сказал Заратустра. Мадам, завтра вас будет ждать здесь
стихотворение, я оставлю его у официанта,
* * *
