Как хорошо, когда освоишь эту науку, — подумала Лилиан. К тому же она была почти
единственная, еще доступная ей. У нее не осталось времени для того, чтобы оправдать свою
жизнь чем-то большим; у нее не было времени даже для бунта. Бунт, о котором она мечтала
когда-то, она уже совершила и теперь по временам начинала сомневаться в своей правоте.
Сейчас ей осталось только одно — свести свои счеты с судьбой.
Кровотечение в Венеции, по всей вероятности, укоротило ее жизнь на много дней, а то и
недель, но она не хотела впадать в уныние, не хотела жаловаться и раскаиваться. Проще сказать
себе, что теперь ей потребуется меньше денег на жизнь и что поэтому можно купить лишнее
платье. Это платье она выбирала с особой тщательностью. Сначала ей хотелось приобрести что-
нибудь экстравагантное, но потом она остановилась на очень скромном платье, самом
скромном из всех, что у нее были. Экстравагантным было то платье, которое ей подарил Клерфэ;
так она выразила свой протест против Тулузы и того, что она понимала под этим словом.
Лилиан знала — все это можно считать довольно-таки дешевыми трюками. Но она была
теперь так далека от всех больших и почтенных трюков, с помощью которых люди пытаются
сделать свою жизнь сносной, так далека, что для нее уже не существовало различия между
великим и мелким. Чтобы уверовать в маленькие трюки и наслаждаться ими, нужно не меньше,
а может, даже больше самодисциплины, мужества и силы воли, чем для того, чтобы поверить в
те большие трюки, которые носят звучные названия. Так думала Лилиан. Вот почему покупка
платья доставляла ей столько же радости, сколько другим доставляет философский трактат; вот
почему любовь к Клерфэ и любовь к жизни все время путались в ее сознании; вот почему она
жонглировала ими — то подбрасывала в воздух, то ловила: ведь она знала, что скоро они все
равно разобьются. На воздушном шаре можно летать, пока он не опустился, но к нему нельзя
привязать собственные дома в Тулузе.
* * *
Прогуливаясь по авеню Георга Пятого, Лилиан встретила виконта де Пестра. Увидев ее, он
изумился.
— У вас такой счастливый вид! Вы влюблены?
— Да. В платье.
— Очень разумно! — сказал Пестр. — Любовь без страха и без трудностей.
— Такой не бывает.
— Нет, бывает. Это составная часть той единственной любви, которая вообще имеет
смысл, — любви к самому себе.
Лилиан засмеялась.
— И вы считаете ее любовью без страха и трудностей? По-видимому, вы сделаны либо из
чугуна, либо из губки.
— Ни из того, ни из другого. Просто я детище восемнадцатого века, я слишком поздно
родился и разделяю судьбу всех запоздалых потомков: меня не понимают. Хотите я расскажу
вам об этом подробней?
— Не обязательно. Но я с удовольствием выпью чашку кофе на террасе у укке.
— Хорошо.
Их посадили за столик, освещенный заходящим солнцем.
— Сидеть на солнце — это почти то же самое, что говорить о любви. Вы все еще живете в
том маленьком отельчике на берегу Сены?
— Видимо, да. Иногда я сама начинаю сомневаться в этом. По утрам, когда я открываю
