Отойдя от зеркала, Лилиан увидела сразу две телеграммы. Неужели Клерфэ… Ее сердце
сжалось от страха. Но разве что-нибудь может случиться так скоро? Секунду Лилиан пристально
смотрела на маленькие сложенные и склеенные бумажки. Потом осторожно взяла одну из них и
распечатала. Телеграмма была от Клерфэ: через пятнадцать минут стартуем. Потоп. Не улетай,
Фламинго.
Отложив первую телеграмму, она распечатала вторую. Ей все еще было страшно, но и
вторая телеграмма оказалась от Клерфэ. Зачем он все это делает? — подумала Лилиан. —
Неужели он не понимает, что любая телеграмма во время гонок может только напугать?
Лилиан открыла шкаф, намереваясь выбрать платье для вечера. В дверь постучали. На
пороге стоял портье.
— Я принес вам приемник, мадемуазель. Вы без труда поймаете Рим и Милан.
Он включил приемник в сеть.
— А вот вам еще телеграмма.
Сколько он их еще пришлет сегодня? — подумала Лилиан. — Не лучше ли было бы
посадить в соседней комнате сыщика? Лилиан выбрала платье. Она решила надеть самое
последнее, которое прозвала венецианским. Потом Лилиан распечатала телеграмму. Клерфэ
желали успеха. Почему она попала сюда, эта телеграмма? В комнате было почти темно; Лилиан
еще раз взглянула на подпись: Хольман. Она долго не сводила глаз с этого имени. Потом
отыскала место отправления. Телеграмма была послана из санатория Монтана.
Очень осторожно Лилиан положила листок бумаги на стол. Сегодняшний день
принадлежит призракам, — подумала она, опускаясь на постель. — В коробке радиоприемника
сидит Клерфэ, он только и ждет момента, когда сможет заполнить ревом своей машины
комнату, а теперь еще эта телеграмма, — кажется, что в окошко заглянуло множество
молчаливых лиц.
Это была первая весть из санатория. Лилиан туда не писала. Ей не хотелось писать. Ведь
она оставила санаторий навсегда. Она была совершенно уверена в том, что не вернется обратно,
прощание с санаторием было окончательным. Лилиан чувствовала себя подобно летчику,
который, израсходовав над открытым морем половину своего горючего, не повернул назад, а
полетел дальше.
Долгое время Лилиан сидела неподвижно. Потом она включила приемник. Из Рима
передавали спортивные известия. Казалось, в комнату ворвался ураган, сквозь шум слышались
фамилии гонщиков, названия селений и городов, знакомые и незнакомые — Мантуя, Равенна,
Болонья, Аквила, перечень часов и секунд; диктор взволнованным голосом сообщал о
выигранных минутах так, словно он говорил о святом Граале; потом он перешел к
поврежденным водяным насосам, к заклинившимся поршням, сломанным бензопроводам; обо
всем он повествовал таким тоном, словно это были несчастья мирового масштаба. В
полутемную комнату неудержимым потоком хлынули гонки, неистовая погоня за временем, за
каждой секундой, но люди гнались там не за жизнью, они боролись за то, чтобы быстрее
промчаться по мокрым спиралям шоссе, мимо орущей толпы, за то, чтобы быть впереди на
несколько сот метров и оказаться первыми в каком-либо пункте, который через секунду надо
покинуть. Эта бешеная гонка длилась много часов подряд. Машины стрелой уносились из
уродливого провинциального городишка, словно за ними по пятам гналась атомная бомба, и все
для того, чтобы на несколько минут раньше пятиста других гонщиков примчаться в тот же
отвратительный провинциальный городишко.
Почему меня это не трогает? — думала Лилиан. — Почему гонки не захватили меня так,
как они захватили миллионы людей, выстроившихся в этот вечер и в эту ночь вдоль дорог
Италии? Разве не должны были они опьянить меня больше, чем всех остальных? Разве моя
