него все в порядке.
— Вы все-таки его встречали?
— Да, конечно. Правда, это было недели две-три назад. Он гулял со своей овчаркой, вы ее,
наверно, помните? Но мы с ним не разговаривали. А как там у вас, внизу? Так, как вы себе
представляли?
— Примерно так, — сказала Лилиан. — Ведь все зависит от тебя самого, от того, как ты
сам ко всему относишься. В горах еще снег?
Хольман засмеялся.
— Давно растаял. Все цветет. Лилиан… — Он немного помолчал. — Через несколько
недель меня выпишут. Это действительно так. Мне сказал сам Далай-Лама.
Лилиан не поверила Хольману. Несколько лет назад ее тоже обещали выписать.
— Вот и прекрасно, — сказала она. — Значит, увидимся внизу. Сказать об этом Клерфэ?
— Лучше не надо: в таких делах я суеверен. Вот… сейчас начнут передавать спортивные
известия! Вам тоже надо их послушать! До свиданья, Лилиан!
— До свиданья, Хольман.
Лилиан хотелось еще что-нибудь узнать о Борисе, но она так больше ни о чем не спросила.
Секунду она смотрела на черную трубку, а потом осторожно повесила ее на рычаг и задумалась.
Она думала обо всем и ни о чем и вдруг заметила, что плачет.
Слезы капают, как дождь в Брешии, — подумала Лилиан, вставая. — Какая я глупая. За все
в жизни надо расплачиваться. Неужели я могла решить, что уже расплатилась?
* * *
— В наши дни преувеличивают значение слова счастье, — сказал виконт де Пестр. —
Существовали эпохи, когда это слово было вообще неизвестно. Тогда его не путали со словом
жизнь. Почитайте с этой точки зрения китайскую литературу периода расцвета, индийскую,
греческую. Люди интересовались в то время не эмоциями, в которых коренится слово частье, а
неизменным и ярким ощущением жизни. Когда это ощущение исчезает, начинаются кризисы,
путаница, романтика и глупая погоня за счастьем, которое является только эрзацем по
сравнению с ощущением жизни.
Лилиан засмеялась.
— А разве ощущение жизни не эрзац?
— Более достойный человека.
— Вы думаете, что для человека невозможно счастье без ощущения жизни?
Пестр задумчиво посмотрел на Лилиан.
— Почти невозможно. Но вы, по-моему, исключение. Как раз это меня в вас и очаровывает.
Вы обладаете и тем и другим. Но предпосылкой для этого является состояние глубокого
отчаяния; бесполезно пытаться назвать по имени это состояние, так же как и определить, что
такое отчаяние. Ясно только одно: это не смятение чувств. Это состояние подобно полярной
равнине, символу одиночества, одиночества, не знающего скорби. Скорбь и мятеж уже давно
исключили друг друга. Мелкие события стали такими же важными, как и самые большие.
Мелочи засверкали.
— Ну вот, мы и дошли опять до восемнадцатого века, — сказала Лилиан с легкой
издевкой. — Ведь вы считаете себя его последним потомком.
— Последним почитателем.
— Разве в восемнадцатом веке о счастье не говорили больше, чем когда бы то ни было?
