— Только в тяжелые времена, и то, говоря и мечтая о нем, люди были куда практичнее нас
— в широком смысле этого слова.
— Пока не ввели гильотину.
— Пока не ввели гильотину и не открыли право на счастье, — подтвердил Пестр. — От
гильотины никуда не скроешься.
Лилиан выпила вино.
— Не является ли все это лишь долгой прелюдией к тому предложению, которое вы мне
намерены сделать, — стать вашей метрессой?
Пестр сохранил невозмутимость.
— Можете называть это как угодно. Я предлагаю создать для вас такие условия, в которых
вы нуждаетесь. Или, вернее, такие условия, которые, по моему мнению, подобают вам.
— Дать камню соответствующую оправу?
— Оправу, которой достоин очень драгоценный камень.
— И я должна согласиться, потому что я в глубоком отчаянии?
— Нет, потому что вы необычайно одиноки. И необычайно мужественны, мадемуазель.
Примите мои комплименты! И простите меня за настойчивость. Но бриллианты такой чистой
воды встречаются крайне редко.
Пестр поставил рюмку на стол.
— Хотите послушать последние известия о гонках в Италии?
— Здесь? В аксиме?
— А почему бы и нет? Альбер, хозяин здешних мест, исполняет и не такие желания, когда
захочет. А он захочет, раз дело касается вас. Я это сразу понял; Альбер — знаток людей.
Оркестр по существующей в аксиме традиции прежде всего сыграл отрывки из веселой
вдовы. Официанты убирали со стола. Проходя мимо них, Альбер распорядился подать Пестру и
Лилиан бутылку коньяку; на бутылке не оказалось ни слоя пыли, ни этикетки с гербом
Наполеона, на ней была просто маленькая наклейка, надписанная от руки.
— Я ведь сказал, что он знаток людей, — повторил Пестр. — Отведайте этого коньяку,
предварительно выполнив, разумеется, весь положенный ритуал: согрейте рюмку, вдохните в
себя букет и поговорите немного на эту тему. За нами наблюдают.
Лилиан взяла рюмку и залпом выпила, не согревая ее в руках и не вдыхая аромата коньяка.
Пестр рассмеялся. На неподвижном лице Альбера, наблюдавшего за ними из угла, появилось
какое-то подобие одобрительной улыбки. Она послужила знаком для одного из официантов,
который через несколько минут принес им маленькую бутылку фрамбуаза; поставив рюмки
поменьше, официант разлил в них вино. Над столиком сразу же разнесся аромат фруктовых
садов, и в памяти возникли картины раннего лета, когда по небу плывут облака, похожие на
белые замки.
— Старая малиновая наливка, — с благоговением сказал Пестр.
А Лилиан подумала, что он сделает, если она выплеснет малиновую наливку ему в лицо —
прямо в его сверхпородистое лицо! Наверное, тоже сумеет понять и произнесет по этому случаю
одну из своих пышных фраз; Лилиан его не презирала; наоборот, он был ей даже приятен,
подобно не очень сильному снотворному; она внимательно слушала его. Ведь Пестр являлся
представителем противоположного образа жизни. Он сделал из жизни культ, а страх смерти
превратил в эстетический цинизм; опасные горные тропы он пытался низвести до садовых
дорожек. Но от этого ничего не менялось. Как-то раз она уже слышала нечто похожее. Кажется,
это было в Сицилии, на вилле Левалли. Чтобы так жить, требовалось много денег и мало сердца.
Люди подобного рода не ездили из Брешин в Брешию, они сидели в Брешии, делая вид, будто
находятся в Версале начала восемнадцатого века.
