— Я вообще не люблю автомобилей. Уж очень их шум напоминает мне гул
бомбардировщиков во время войны.
И не в меру чувствительный толстяк поставил пластинку с фортепьянным концертом
Шопена. Лилиан задумчиво посмотрела на него. Странно, — подумала она, — как односторонен
человек; он признает только собственный опыт и только ту опасность, которая угрожает ему
лично. Неужели этот эстет и знаток искусств никогда не задумывался над тем, что чувствуют
тунцы, которых уничтожает его флотилия?
* * *
Через несколько дней Левалли устроил у себя большой праздник. Он пригласил человек сто
из Сицилии и Южной Италии. Горели свечи и лампионы; ночь была звездной и теплой, и
громадное, гладкое, как зеркало, море казалось специально созданным для того, чтобы в него
смотрелась огромная красная луна, повисшая на горизонте, словно шар, посланный с другой
планеты. Лилиан была восхищена.
— Вам нравится? — спросил ее Левалли.
— Это все, о чем я мечтала.
— Все?
— Почти все. Четыре года я грезила о таком празднике, замурованная в горах, за снежными
стенами. Все здесь — полная противоположность снегу, горам…
— Я очень рад, — сказал Левалли. — Я теперь так редко устраиваю праздники.
— Почему? Боитесь, что они станут привычными?
— Не потому. Праздники… как бы это получше выразиться… наводят на меня грусть.
Устраивая их, всегда хочешь что-нибудь забыть… но забыть не удается.
— Я ничего не хочу забыть.
— Неужели? — вежливо спросил Левалли.
— Теперь уже нет, — ответила Лилиан.
Левалли улыбнулся.
— Говорят, что в древности на этом месте стояла римская вилла, где часто устраивались
пышные пиры; при свете факелов и сверкании огнедышащей Этны на них веселились
прекрасные римлянки. Не думаете ли вы, что древние римляне были ближе к разрешению
загадки?
— Какой загадки?
— Зачем мы живем.
— А разве мы живем?
— Возможно, и нет, раз сами спрашиваем. Простите, что я завел об этом разговор, но мы,
итальянцы, меланхолики, хотя выглядим совсем иначе, — и все же мы меланхолики.
— Таковы люди, — сказала Лилиан. — Даже дураки — и те не всегда веселы.
Услышав, что приближается машина Клерфэ, она улыбнулась.
— Говорят, — продолжал Левалли, — что последняя владелица этой виллы с наступлением
утра приказывала умерщвлять своих любовников. Эта римлянка была романтической особой и
не могла примириться с разочарованием, которое наступало после ночи, полной иллюзий.
— До чего сложно! — воскликнула Лилиан. — Неужели она не могла просто отсылать их
до рассвета? Или же уходить самой?
Левалли взял ее под руку.
— Не всегда это бывает самым простым. Ведь от себя самого не скроешься.
