гонщики могли взглянуть друг другу в лицо. Дюваль намеренно мешал Клерфэ.
Машины мчались друг за другом. Клерфэ выжидал до тех пор, пока шоссе не пошло кверху
широкой дугой: теперь он мог смотреть вперед. Он знал, что дальше должен быть не очень
крутой поворот. Дюваль вошел в него, держась внешнего края шоссе, чтобы помешать Клерфэ
обойти его машину справа. Но Клерфэ только этого и ждал; срезая поворот, он помчался рядом с
Дювалем по внутренней стороне виража. Машину Клерфэ стало заносить, но он выровнял ее,
ошеломленный Дюваль на секунду замедлил ход, и Клерфэ пронесся мимо него. Облако пыли
вдруг оказалось позади Клерфэ. На фоне клубящегося неба он увидел величественную Этну,
увенчанную светлым дымом; обе машины мчались вверх к Полицци, самой высокой точке всей
дистанции; Клерфэ был впереди.
В те минуты, когда Клерфэ, обойдя Дюваля, после многих километров вырвался из облака
густой пыли и увидел голубое небо, когда чистый, живительный, как вино, воздух пахнул ему в
лицо, покрытое толстым слоем грязи, когда он вновь ощутил жар беснующегося мотора и вновь
увидел солнце, вулкан вдали и весь этот мир, простой, великий и спокойный, мир, которому нет
дела ни до гонок, ни до людей, когда он достиг гребня горы, почувствовав себя на миг
Прометеем, Клерфэ ощутил небывалый прилив сил, и его кровь закипела, подобно лаве в Этне.
Ни о чем определенном он не думал, вернее, думал обо всем сразу: о машине, которая слушалась
его, о кратере вулкана, ведущем прямо в преисподнюю, о небе из синего раскаленного металла;
он мчался к нему до самой Полицци, пока шоссе вдруг не начало стремительно падать вниз,
поворот за поворотом, и Клерфэ тоже ринулся вниз, переключая скорости, без конца
переключая скорости. Здесь победит тот, кто умеет лучше всех переключать скорости. Клерфэ
ринулся вниз, в долину Фиуме Гранде, а потом опять взлетел на девятьсот метров вверх, к
мертвым голым скалам, и снова помчался вниз, — казалось, он раскачивается на гигантских
качелях; так было вплоть до самого Коллезано, где он вновь увидел пальмы, агавы, цветы, зелень
и море, а от Кампо Феличе начинался единственный прямой отрезок дороги — семь километров
по берегу моря.
Клерфэ опять вспомнил о Лилиан, только когда остановился, чтобы сменить покрышку с
пробитым протектором. Он, как в тумане, увидел трибуны, походившие на ящики с пестрыми
цветами. Рев мотора, который, казалось, слился с неслышным ревом вулкана, замер. Во внезапно
наступившей тишине, которая вовсе не была тишиной, ему вдруг почудилось, что подземный
толчок выбросил его из кратера вулкана и что он плавно, как Икар, спускается вниз на землю, в
раскрытые объятия земли, спускается к той, что сидит где-то на трибуне, чье имя, чей облик,
чьи губы воплотили для него всю землю.
— Давай! — крикнул тренер.
Машина снова рванулась вперед, но теперь Клерфэ был не один. Подобно тени парящего в
небе фламинго, рядом с ним летело его чувство к Лилиан, то отставая от него, то опережая его,
но всегда совсем близко.
* * *
Когда начался следующий круг, машина завихляла. Клерфэ овладел ею, однако задние
колеса не слушались. Он пытался выровнять их с помощью руля, но тут неожиданно возник
поворот; люди облепили поворот, как мухи облепляют торты в деревенских кондитерских.
Машина словно взбесилась: ее бросало в разные стороны, руль рвался из рук. Клерфэ
затормозил, поворот был уже совсем близко. Он затормозил слишком сильно и снова дал газ, но
руль перекрутил ему руки, он почувствовал, как в плече что-то хрустнуло; поворот вырастал
